СТРАНИЦЫ ЖИЗНИ ЭМАНУИЛА КАНЕРА
Ирина Я. Фуголь
Счастливым можно научиться быть
в любых обстоятельствах.
Несчастный только тот,
кто вступает в сделку со своей совестью.
П.Л. Капица
После образования в ИРЭ теоретического отдела радиофизики твёрдого тела, начала формироваться научная школа Э. Канера. Этому способствовало то, что вскоре Э. Канер, читая теоретические курсы на физическом факультете ХГУ, мог лично отмечать одарённых студентов, привлекать их интересными дипломными темами и возможностью дальнейшей совместной работы. Уже к началу 70-ых сложилась крепкая, «алмазная» сердцевина группы учеников, которые стали соратниками Э. Канера на многие годы. Это – В. Фалько, Н.Макаров, В. Ямпольский, И. Аронов, А. Гришин, Э. Фельдман, Ю. Тарасов и др. К ним постепенно присоединилась и группа молодых преподавателей кафедры теоретической физики ХГУ – О. Любимов, Л. Чеботарёв, О. Усатенко, А. Ермолаев, В. Гвоздиков и др. К сожалению, не всегда удавалось взять на работу тех, кто хотел попасть к Э. Канеру. Но многие из них, работавших с Э. Канером во время дипломной работы, запомнили этот период, как время их научного становления, и причисляли себя к его воспитанникам (Р. Шехтер и др.).
В это время ситуация с трудоустройством физиков была не столь катастрофической, как в год нашего окончания ХГУ. Продолжался период расширения существующих и создания новых физических центров Академии Наук. Интенсивно строились лабораторные корпуса ФТИНТ, которые способны были принять и многих выпускников ХГУ, и выпускников других технических институтов Харькова. От ФТИНТ отпочковался Донецкий физико-технический институт и вокруг него образовался Донецкий академический центр, который возглавил А. Галкин. Быстрыми темпами шло размножение физических институтов в Киеве и Львове.
Подобное же расширение Академии Наук в 60 -70 гг. наблюдалось и по всему Союзу. Этот экспоненциальный рост научно-прикладных акдемических институтов и числа физиков не всегда сопровождался пропорционально качественным скачком (как говорили тогда: «коллективный» Ландау в виде нового института Теоретической физики его имени в Черноголовке не смог заменить одного живого Ландау). Но всё же физика была в это время на подъёме, и «золотой» период физики продолжался.
Вихри этого бурного развития кружились и вокруг нас. Академик И.В. Обреимов предлагал нам переехать в Москву. Он организовал мне встречу с вице-президентом АН СССР Н.Н. Семёновым, своим старым другом. Оба академика в случае переезда обещали мне и Э.А. Канеру свою поддержку. И.В. Обреимов даже получил письменное согласие мэра Москвы на нашу прописку… Так же очень настойчиво и упорно предлагал нам работу в Донецком ФТИ академик А.А. Галкин. И Канеру, и мне, он сулил перспективы быстрой академической карьеры при переезде в Донецк. Мы размышляли над этими вариантами… Но у нас в Харькове уже были глубокие корни родственных и человеческих привязанностей, а также чувство долга перед многими, связанными с нами людьми…, да и просто мы любили наш город, наш дом. Мы постарались очень мягко отказаться от этих сооблазнительных предложений. Всё же обида на нас и у И.В. Обреимова, и у А. А. Галкина сохранялась ещё годы спустя.
У Канера и его учеников, основных соавторов с 70-ых, возникало и планировалось много идей в развитие научных направлений, начатых ранее. В ряде опубликованных работ логически и последовательно исследованы новые возможные условия существования резонансов и волн в проводниках и полупроводниках. Возникали и ранее непредусмотренные новые эффекты. Многие работы появляются в процессе тесного взаимодействия с экспериментаторами. Эксперимент требовал более детальный и конкретный анализ (другие материалы, другие топологические особенности Ферми поверхности и т.д.) или учёт специфических граничных условий. Круг экспериментаторов, с которыми взаимодействует отдел Канера, становится очень широким и внутри Союза, и за рубежом. Ряд вопросов обсуждается в письмах и обширной корреспонденции, которую ведёт Канер, но часто авторы сами приезжают в Харьков для дискуссий и докладов своих работ на его семинары. С начала 70-ых Канер становится руководителем городского семинара по физике твёрдого тела, который еженедельно собирается в живописном зале старинного особняка архитектора Бекетова – нынешнего здания Дома Учёных. Способствует этому А. Я. Усиков, который является председателем Попечительского совета Дома учёных и понимает, что ИРЭ не располагает возможностями для публичных открытых семинаров. Поток докладчиков-гостей на семинары значительно увеличивается после того, как Э. Канер получил предложение войти в состав «Политического бюро и редколлегии «Solid State Communication», международного журнала по физике, а также становится членом редколлегии «Украинского физического журнала» и журнала «Физика низких температур».
Особенно важным для физиков Союза была быстрая публикация своих данных в международном журнале, чтобы ознакомить с ними зарубежных коллег и обеспечить цитирование новых результатов. Именно такую возможность представлял «Sol. St. Com.», один из самых читаемых и распространённых в те годы физических журналов. В этом была заслуга его главного редактора проф. Э. Бурштейна (США) и шести членов т.н. «полит.бюро», которые формировали направления физической тематики журнала. Статьи в журнал представляли около двадцати членов редколлегии, известные физики из различных стран мира. Э. Канер был членом и «политического редакционного бюро», и членом редколлегии «Sol. St. Com.». Журнал выходил два раза в месяц, публиковал краткие статьи без дальнейшего рецензирования и только по направлению от членов редколлегии. Э. Канер организовал свою работу чётко и оперативно. Обычно он самолично прочитывал вариант присланной ему статьи и сообщал автору кратко свои замечания или положительное решение. Автор мог также доложить свою работу на семинаре. Затем требовалось оформить два экземпляра, оформленные согласно требованиям, которые за подписью Канера через канцелярию ИРЭ направлялись в издательство Pergamon Press в Англию. После выхода журнала автор получал 50 бесплатных оттисков своей статьи. Условия публикации были максимально удобны для авторов. В принципе журнал допускал публикацию статей на четырёх языках: английском, немецком, русском и французском. Но чтобы ознакомить со статьёй наиболее широкий круг учёных, рекомендовалось использовать английский язык. Журнал «Sol. St. Com.» помог очень многим физикам и сыграл важную роль в признании ряда достижений учёных из различных республик Союза.
Конечно, количество организационно-научных обязанностей в пору известности Э. Канера существенно возросло, но в графике распределения времени основное место всегда отводилось научной работе, а затем уже шли лекции, доклады, корреспонденция и научные гости-посетители. В уменьшении последней статьи расхода времени очень «помогали» номенклатурные органы власти, ограничив доступ к Э. Канеру зарубежных гостей. Было достаточно много попыток со стороны зарубежных физиков встретиться с Канером. Но лишь единичные гости смогли побывать у нас. Одна из таких удачных попыток была у Ф. Коха (J.F. Koch) в конце 60-ых. Ф. Кох работал тогда совместно с А. Кип’ом (A.F. Kip) в лаборатории Bell-Lab США и они опубликовали серию тонких и изящных экспериментов по циклоторонному резонансу в различных металлах и возможным его практическим применениям. Визит Ф. Коха в Харьков был ограничен двумя днями. Мы показали ему город, принимали у нас дома, и ещё одна встреча состоялась в Доме Учёных, где Канер подробно обсуждал с ним данные, полученные в экспериментах. После отъезда Ф. Коха, мы, и Моня, и я, получили серьёзные замечания со стороны первых отделов институтов, хотя нас никогда не оставляли наедине с иностранным гостем, и даже дома у нас присутствовал один из сотрудников ФТИНТ’а. Через несколько лет Ф. Кох решил переехать в Западную Германию, и обратился к Канеру за рекомендацией. В последующих письмах он благодарил за поддержку в получении профессорской должности. Ф. Коха я видела ещё раз, уже после смерти Канера, когда он приезжал в Харьков на международную конференцию памяти Э. Канера в 1991 г. Помню также неудачную попытку известного теоретика У. Харрисона (США). Нам передали из Москвы знакомые физики, что Харрисон планирует визит в Харьков и хотел бы встретиться с Э. Канером. Но в Харькове ему дали возможность посетить только ФТИНТ (причём от меня это скрыли), а затем его развлекали видами Харькова и катали в парке (к его большому изумлению) на детской железной дороге. Ему сказали, что Канера сейчас нет в городе.
Группа американских физиков, знающих о «невыездности» Э. Канера, организовали ему, в качестве утешительного приза, долголетнюю подписку на американский журнал «National Geographik» и мы свыше 10 лет получали (правда, не всегда регулярно и не только по вине почты) этот богато иллюстрированный журнал, рассказывающий об интересных путешествиях по всему миру. «Невыездность» и «недоступность» Канера была связана с некоторыми сопутствующими событиями.
В начале 1966 в Москве состоялся «полуоткрытый» суд над писателями Ю. Даниэлем и А. Синявским, арестованными и обвинёнными в тайной публикации своих произведений под анонимными именами (в Париже). В этих сочинениях усматривалась критика советского строя. Процесс вызвал бурную реакцию в обществе, особенно среди интеллигенции. Никто не ожидал, что в период проснувшихся надежд на политическую оттепель, возможны судебные преследования и аресты в связи с критическими высказываниями, пусть даже представленными в сатирическом виде. В ответ на бурную общественную реакцию все опять увидели непропорционально опасные и нелепые действия властей. В конце концов возникла нарастающая массовая конфронтация, т.н. оппозиционеров и диссидентов против власти.
Марк Азбель, соавтор Канера по циклотронному резонансу, был знаком с Ю. Даниэлем и проходил в судебном процессе то ли в качестве «свидетеля», то ли как сочувствующий, но с весьма скромной долей вовлечённости. И тем ни менее, последствия оказались очень ощутимыми. Как раз в это время работа Азбеля и Канера была выдвинута на Ленинскую премию и в феврале проходило заключительное заседание Экспертного научного совета по премиям.
После нескольких предшествующих выдвижений и широких обсуждений, на окончательной стадии была зарегистрирована работа: “теоретические и экспериментальные исследования энергетического спектра электронов и резонансных явлений в металлах”, а в объединенный коллектив авторов входили – И.М. Лифшиц, М.Я. Азбель, Э.А. Канер, М.С. Хайкин. Эта работа в списке всех выдвинутых по науке работ, шла под номером “один” и с большим опережением по числу поданных голосов “за”, по сравнению с последующими работами: под номером “два” – “Теория сверхпроводящих сплавов…” (А.А. Абрикосов, В.Л. Гинзбург, Л.П. Горьков) и под номером “три” – “Теоретические и экспериментальные исследования экситонов в кристаллах” (А.С. Давыдов, А.Ф. Прихотько и др.).
Однако в процессе заседания берёт слово академик-секретарь отделения физики АН СССР – Л. Арцимович и сообщает, что от вышестоящих властных структур поступило указание снять работу с участием М.Я. Азбеля в связи с «закрытой информацией». После этого Ленинские премии 1966 года по физике присуждаются двум последующим по списку работам… В следующем году на Ленинскую премию по теме “Исследование электронного энергетического спектра металлов” выдвигается один только автор – И.М. Лифшиц и успешно ее получает. Марк Азбель видит для себя как выход из дальнейшей дискриманации, активное включение в диссидентскую борьбу за возможность выезда в Израиль. Перед отъездом они с Моней как-то встретились и Моня рассказывал мне, что увидел Марка не таким уже «категорично самоуверенным, каким он был ранее, и что «остракизм» со стороны дирекции и некоторых теоретиков Института теоретической физики им. Ландау, откуда его сразу уволили после подачи заявления на выезд, его болезненно задели. Простились они вполне дружелюбно. В средине 70-ых М. Азбель покинул Союз.
Было ещё несколько попыток в научных кругах отметить наградами работы с участием Канера. Как-то, когда ещё Азбель был в Союзе, их совместные работы выдвигали на Ломоносовскую премию, но представление не было удовлетворено. Также сорвалось выдвижение на союзную Государственную премию, куда были включены работы по открытию и исследованию «Электромагнитные волны в металлах», с авторами Э. Канер, О. Константинов, В. Перель, В. Скобов. В этом случае сработала уже бессознательная (а может и вполне намеренная) связь фамилии Канер с известным научным диссидентом, его соавтором. Только в конце 70-ых Э. Канеру была присуждена (совместно с А. Королюком и др.) Государственная премия Украины за цикл работ по магнитоакустике металлов.
Были также отдельные разговоры и упоминания о Нобелевской премии. Нам рассказывали, что от зарубежных учёных поступали рекомендации на выдвижение “Азбель-Канер циклотронный резонанс” и было даже написано письмо в Академию Наук с предложением о поддержке такого выдвижения на премию. Ответ от Л. Арцимовича содержал перечисление других фамилий и начинался он с упоминания П.Л. Капицы. Несомненно, достойные претенденты на Нобелевскую премию среди членов Академии Наук СССР были. Лишь не столь давно (1962), спустя 10 месяцев после трагической автомобильной катастрофы премию присудили Л. Ландау за работы, выполненные значительно раньше (в 1940 -41 гг.). П.Л. Капица получил Нобелевскую премию в 1978, когда ему было уже 84 года и по этому поводу сказал, что ему было труднее дожить до этой премии, чем сделать открытие сверхтекучести гелия сорок лет ранее. В.Л. Гинзбург говорил примерно то же самое, когда ему в возрасте 87 лет, в 1993 г., спустя 50 лет после создания теории микроскопической сверхпроводимости присудили за это Нобелевскую премию. Его коллеге по премии – А. Абрикосову было 76 лет в момент вручения премии. Ж. Алфёров, который в своей работе был связан с ленинградскими теоретиками, В. Перелем, О. Константиновым и В. Скобовым, получил Нобелевскую премию, когда ему было более 70 лет.
Таким образом, для учёных по другую сторону от «железного занавеса», было два необходимых (и всё ещё недостаточных) условия получения этой премии: сделать выдающееся открытие и суметь дожить до премии. Многие, в том числе Канер, не смогли выполнить второе условие.
Конечно, все неприятные истории с премиями не проходили совсем бесследно для самочувствия и здоровья. Но мы старались не преувеличивать роль наград, полагаться на здравый «Гамбургский счёт» в оценке достижений и старались быть счастливыми. Канер никогда не считал себя неудачником, «кто не проигрывает, тот не двигается вперёд» – такой девиз из шахмат он применял и к жизненным ситуациям. Вполне ободряюще звучала и фраза, которую произносил М.А. Леонтович в подобном случае – Э. Канер не был «опозорен наградами» (кстати о «Гамбургском счёте»: ни в Гамбурге, ни в Германии, вообще, это выражение никому неизвестно, т.к. его ввёл в русскоязычный обиход писатель В. Шкловский, зная о правиле, что цирковые атлеты мерились своей силой вне арены цирка и победа в них была общепринятой мерой их мастерства).
Если для атлетов свободные соревнования давали «момент истины» и определяли «шкалу почёта», то для научных работников аналогом подобного соревнования и демонстрации творческой силы были конференции и семинары. Очень приятно, если такие научные собрания проходили в процветающей Америке или красивейших городах Европы. Но мы по Парижу и Риму гуляли тогда вместе с «National Geographic», а огромный Союз тоже имел немало красивых национальных столиц и городов, в которых проходили физические конференции. Часто в этих конференциях принимали участие многие авторитетные физики, иногда и зарубежные. Это давало возможность непринуждённого научного общения. Э. Канер имел частые приглашения с докладом и был неоднократно участником конференций в Тбилиси, Алма-Ате, Риге, Баку, Ташкенте, Вильнюсе, Новосибирске и др. городах. Иногда и более узкие семинары доставляли удовольствие от участия в них. Физики тогда шутили, что «про Париж», который Э. Хемингуэй назвал своим «праздником жизни», они ничего сказать не могут, но у них «праздник жизни» – это семинары. Я хочу упомянуть один из самых запомнившихся мне семинаров, на котором мы были все втроём, Моня, я и Наташа,- пароходом по реке Енисей.
Одним из центральных вопросов в повестке стояло распространение волн в плазме (теоретические аспекты). Председателем Оргкомитета являлся М.А. Леонтович. Среди участников семинара – в основном, теоретики школы Мандельштама-Тамма. Две блестящие теоретические школы Союза, Тамма и Ландау, несколько отличались по стилю научного воспитания. Недосягаемо гениальная личность Ландау была непререкаемым авторитетом для учеников. Учитель культивировал критический ум без «математической лирики», ценил чистую науку и «эстетизм», а не «душизм». У Тамма был принят более мягкий стиль общения и с «учителем», и между собой, ценилась категория «интеллигентной порядочности», многие теоретики этой школы были вовлечены в «прикладные проекты» (А.Д. Сахаров и др.). Замечу, что эти различия школ были видны только при близком общении, а сверху и в общем, как впрочем и в Академии, они назывались часто объединённо как группа Ландау-Тамма. В эти годы И.Е. Тамм уже тяжело болел и М.А. Леонтович был одним из признанных лидеров этой школы. В научных кругах его называли «совестью Академии» и «эталоном принципиальности». Поэтому приглашение, которое получил Э. Канер от Леонтовича прочесть несколько лекций на тему «Магнитоплазменные эффекты в металлах в магнитном поле», было принято Моней с большим удовольствием.
Был зафрахтован большой двухэтажный пароход, на котором участники семинара и сопровождавшие их члены семей (жена,дети) должны были плыть от Красноярска до Дудинки и обратно, обеспеченные пансионом и экскурсиями. Мы с Наташей были как приложение к приглашённому докладчику. Великая река Енисей и её грандиозные ландшафты стали кулисами семинара. Мы проехали сквозь тайгу с тучами комаров, любовались летней тундрой с нежными цветами, а несколько севернее, с уже более скудной природой, пересекли Полярный круг, посетили Туруханск, Игарку, в которой была «свирепая жара», и наконец приехали в Дудинск. Оттуда, уже поездом, прибыли в Норильск, где застали зимние сугробы, но в магазинах продавали сладкую мелитопольскую черешню. Тем же маршрутом возвращались назад. Суровость природы и борьба людей за освоение этого северного края, где многие из них оказались принудительно и в бесконечно трудных условиях, всё это рождало много эмоций и тем для разговоров. А разговаривать было с кем. Наташа нашла себе подружек своего возраста на пароходе, у меня тоже были собеседницы. Моня после своих докладов был постоянно в круге новых возникших знакомых школы Тамма; тогда у него установились многие дружеские связи с теоретиками из Горьковского радиотехнического института (группа академика А.В. Гапонова), из МГУ (кафедра Б.Б. Кадомцева), из Новосибирска и др.научных центров.
И, конечно, как одно из самых сильных впечатлений, у нас осталась память о ежедневных контактах с М.А. Леонтовичем и его женой. Мы проводили много часов вместе на палубе парохода или в экскурсионных прогулках. Часто разговоры касались научных вопросов в контексте темы распространения радиоволн – «граничные условия Леонтовича», «волны Канера- Скобова»…, но нередко возникали и темы общего обсуждения – «сталинского наследия», о климате в академических кругах, а также на тему альпинизма и туризма. Леонтович был оживлённым рассказчиком и в то же время слушающим собеседником. Он сам живо описал своё восхождение на вершину горы Белуха в Алтае, и слушал с интересом о нашем походе по Алтаю. В общем на семинаре по Енисею соединились чудеса окружающей природы, научные дискуссии и роскошь человеческого общения. Это всё было настоящим «праздником жизни».
Научные и личные контакты с М.А. Леонтовичем были у нас и в дальнейшем.