СТРАНИЦЫ ЖИЗНИ ЭМАНУИЛА КАНЕРА
Ирина Я. Фуголь
Искусство отражает того,
кто на него смотрит, – а не жизнь.
Оскар Уальд
Туда не занесёт
Ни лифт, ни вертолёт,
Там не помогут важные бумаги.
Туда, мой друг, – пешком,
И только с рюкзаком,
И лишь в сопровождении отваги.
Ю. Визбор
Я уже писала в предыдущем разделе, что философия «физики» и философия «жизни» сделали гигантские шаги навстречу друг другу, но и сами физики тоже давно уже вышли из «слоновой башни», выглядят совсем не как отшельники и влились в общество, которому они, наконец, оказались даже очень нужными (толчком к этому послужила квантовая ядерная физика). Правда, естественную науку теперь помещают в «надстройку» общественного здания, а самих учёных естественных дисциплин теперь называют «технической интелигенцией», в отличие от «творческой интелигенции» – литературы, лирики и искусства. Но культура «физиков» и культура «лириков» тоже сблизились. «Лириков» стали интересовать открытия «физиков», а «физики» часто определяли художественный вкус публики и влияли на лириков. Это уже отличалось даже от предвоенных лет, о которых Н. Бор вспоминал, что в Дании естественные науки финансируются пивной фирмой «Carlsberg» и все естественники пьют только это пиво. Другая фирма «Tuborg» спонсирует гуманитариев и они пьют пиво только её марки. Сейчас и пиво и более крепкие напитки гуманитарии и естественники пьют одинаковые и посещают одни и те же пивные. Ни я, ни Моня не были заражены снобизмом. Мы любили общество разнообразных людей и находились всегда в гуще реальной жизни. Мы также стремились в нашей частной жизни сочетать научную эстетику с искусством и красотой природы.
Э. Канер был очень коммуникабельным человеком. В юности у него было очень много друзей. В течение нашей совместной жизни я много раз удивлялась, сколь много этих старых друзей и знакомых проявлялось при каких-то неожиданных ситуациях. Однажды мы с одним из приезжим к Моне зарубежных физиков отправились в ресторан, который рекомендовали мне, как известный хорошим джазом и приличной едой. Оказалось, что руководитель этого джазового оркестра был старый Монин приятель, встретивший нас с радостью. Нам играли с воодушевлением лучшие джазовые композиции и вечер прошёл очень приятно. Помню историю, когда напротив нашего дома стали строить новое здание и закрыли вид из окна на красивейшую старую церьковь. Моня решил поговорить с архитектором и выяснить какая будет высота здания и почему так близко от нас оно возводится. Оказалось, что главный архитектор города – его школьный приятель – И. Алфёров. Через несколько дней Игорь приехал к нам в гости. К сожалению, изменить планы постройки уже не удалось, но Монин друг способствовал высадке высоких красивых берёз на противоположной стороне переулка и тем немного смягчил наши огорчения. Также помню случайную встречу в Киеве с одним из школьных знакомых Мони, который стал очень хорошим художником – Б. Лекарь. Он пригласил нас к себе в мастерскую и мы были под впечатлением его работ. Одну из них он тут же подарил нам (мы потом помогали его маме, жившей в Харькове). Затем, уже после смерти Мони, я попросила Б. Лекаря написать по памяти и фотографиям Монин портрет. Он без промедления выполнил мою просьбу. Я и Наташа считаем, что написанный им портрет производит удивительно сильное впечатление (вскоре после этого Б. Лекарь эмигрировал в Израиль). Число подобных приятных для нас встреч было много… Был, к сожалению, и отдельный случай, когда близкий старый друг предал Моню (главным образом, из-за зависти). Жизнь учила быть осторожней и осмотрительней.
Когда сложилась наша семья, вверху, в иерархии ценностей для Мони, стали наша дочь и я. Наши отношения с Моней довольно скоро стали такими доверительными, что мы чувствовали нераздельность нашей судьбы. Рождение дочери ещё более усилило радость и прочность нашей связи. Но мои и Монины родители не могли смириться с нашей укрепляющейся независимостью и ещё долго ревностно относились к нам. Однако Наташа вызывала у всех бабушек и дедушек самые нежные чувства. Все руки протягивались, чтобы её поносить, и все глаза усматривали в ней что-то воспроизведенное от себя. Два года после рождения Наташи я не работала (частично, писала кандидатскую диссертацию), и поэтому имела время ухаживать за ней и гулять с ней. Остальные все близкие родственники были работающими.
Мне в помощь и для уборки квартиры (чистота в доме являлась особым «пунктиком» моей мамы – медицинского работника в прошлом, а теперь профессора медицинского стоматологического института), нашли молодую домашнюю работницу, которая жила у нас, а для приготовления еды несколько раз в неделю к нам приходила пожилая, очень симпатичная женщина, с которой моя мама была давно знакома. Все наши домашние быстро привязались к Наташе и с радостью возились с ней. Нужно сказать, что Моне было не легко пробиться к своей дочери сквозь толпу желающих её опекать. Первый год и он сам робел перед этим маленьким существом. Но когда Наташа начала ходить и говорить, у Мони проснулся интерес и он включился в игры с ней. Наташа уже в детстве была очень живым и привлекательным ребёнком и её было страшно отпускать гулять с работницей. Всегда боялись, что кто-то может подойти к ней, обидеть или «сглазить». Гуляла с Наташей, в основном, я. Позже с нами охотно ходил и Моня. Как-то во время прогулки мы встретили Мусика Каганова и он, уже будучи сам отцом дочери, был так очарован маленькой Наташей, что стал нас убеждать – «Бросайте оба свою работу и производите на свет таких красивых детей. Это будет результат посильней, чем «циклотронный резонанс». У Мони в это время уже росла уверенность, что дочь доставляет ему не меньшую радость, чем любимая работа. Это чувство нежной любви к дочери сохранялось у него всю жизнь. И нужно сказать, что оно вызвало и ответное глубокое чувство у Наташи к отцу.
Больше внимания и ответственности за дочь потребовалось от Мони, когда мы переехали в собственную квартиру. Ему часто приходилось забирать Наташу из детского садика, а когда она пошла в школу, они обычно обедали вдвоём и он определял её дальнейший распорядок дня. Моя работа была довольно далеко от дома. Но мы как-то справлялись с трудностями. Вокруг нас жили наши институтские знакомые, которые могли помочь. Во вторую половину дня к нам часто приходила наша дальняя родственница. В нашем доме были расположены необходимые продовольственные магазины, а возле трамвайной остановки собирался «летучий» бабский овощной базарчик (он разлетался при приближении милиции по лесу, но затем вскоре вновь собирался). Квартира наша, по тем временам, была вполне удобна. Мы тщательно продумали всю расстановку мебели и соответствующую окраску стен в разных комнатах. Красиво выглядела розовая комната Наташи, моя голубая комната с небольшим письменным столом. Но особенно нравилась нам наша большая комната, в которой «по случаям» собирались друзья, могли жить наши приезжие гости, а в обычные дни за большим столом работал Моня, имея возможность курить на балконе. В этой комнате мы «сотворили» нашу совместную абстрактную картину, которую разрисовали на полу.
Сначала у нас была мысль сделать копию с одной из картин В. Кандинского, который очень нам нравился из-за динамичности рисунка и выразительного цветового контраста красок.
Но воспроизвести даже самые спокойные фрагменты В. Кандинского было сложно. После рассмотрения альбомов разных абстракционистов, мы остановили наш выбор на П. Клее.
Пауль Клее был современником и другом Кандинского. Во многих его картинах присутствуют цветные квадраты, трапеции и др. геометрические фигуры. Фрагменты с мелкими цветными квадратами нравились Моне, но были сложны в исполнении, мы выбрали картину с фигурами более крупной и неправильной геометрии. Моня освоил технику грунтовки и отвечал за рисунок и форму, а я, как оптик-спектроскопист, – за краски и соответствующий цвет. Этот картинный пол продержался (с периодическими реставрационными работами) более восьми лет, до тех пор пока мы вновь не переехали в центр Харькова в тот же дом, где мы раньше жили с родителями. Спустя годы у нас было много знакомых и друзей среди художников. Во время застолья в мастерской одного из них, Моня рассказал, что мы тоже имеем на своём счету одну, не совсем оригинальную, но большую картину. Расспросив о деталях нашей картины, художник ответил нам – «Друзья, я не могу отнести вас к профессиональным художникам или копеистам. В своей работе вы не соблюли два важных правила: во-первых, вы сильно изменили масштабность, – картина малого размера смотрится совсем иначе, чем та же в увеличенном масштабе; во-вторых, вы резко изменили угол наблюдения, – при взгляре на картину сверху всё восприятие будет иным, чем хотел художник».
Тогда Моня в ответ и с улыбкой поблагодарил художника за то, что тот дал ему прекрасную иллюстрацию совместимости принципов квантовой физики и живописи. Ведь именно квантовая физика открыла разницу явлений в микромире и мире, соразмерном нашей обыденности («принцип масштабности»), и именно квантовая физика показала, что результат наблюдений может зависить от методики измерения. Шутки шутками, но зрелость наша в вопросах живописи с годами заметно возрасла.
К живописи мы оба, а позже и Наташа (и её семья), имели неподдельный интерес. Моне не было скучно смотреть на картины. Я осмелюсь сказать, что смотреть живопись ему было приятней, чем слушать симфонии (пианино, скрипку, или камерную музыку он воспринимал с удовольствием). Наше художественное образование проходило и по литературе (великолепным гидом по итальянской живописи был для нас Стендаль), и в процессе коллекцонирования альбомов живописи и посещении прекрасных музеев. Мы прошли через увлечение классическими школами, русской школы, в том числе серебрянного века «Мир искусства», долгое время были в плену импрессионистов. Но постепенно и наша современная живопись стала открываться нам на примерах талантливого молодого поколения авангардистов.
Мы были совсем не одинокими среди физиков, многие проявляли тогда живой интерес к современной живописи. В Москве возник настоящий «бум» открытия новых талантов среди художников. Бывало, когда мы приезжали в Москву (иногда все втроём), наши друзья, Юра и Таня Каган, организовывали совместные походы на различные интересные персональные выставки или выставки «десяти», «двадцати» или других объединённых групп. Посещали мы также индивидуальные и коллективные (часто в подвалах) мастерские художников. Мы познакомились с работами – А. Зверева, Д. Плавинского, Д. Краснопевцева, В. Калинина, В. Немухина и др. Все эти художники принадлежали к т.н. течению «Другое искусство» («нон-конформистское»). Это искусство было не очень почитаемо советской системой, но сами художники стояли в оппозиции и к моде, определяемой рынком за рубежом. Они чувствовали себя одновременно и гениями, и отверженными. Каждый жил в своём пространстве и времени. В их работах чувствовалась искренность и поиск художественных приемов, которые могли бы вызвать у зрителя ответный интерес. Мы познакомились также с удивительным мастером серого цвета, художником В. Вейсбергом, вообще редко открывающим двери своей мастерской. Он был учеником Р. Фалька. В неуловимых очертаниях и тенях на картинах В. Вейсберга скрывалась какая-то тайная жизнь. С Вейсбергом нас свёл мой коллега, профессор МГУ В. Михайлин (Михайлин также любил В. Кандинского и был инициатором перевода с немецкого и изданием книги Кандинского «О духовном в искусстве»). С творчеством пуантелиста и романтика-примитивиста А. Харитонова мы познакомились через академика А. Боровика-Романова.
Много ярких впечатлений было у нас от знакомств с художниками Киева, Ленинграда, Тбилиси и, конечно, Харькова. Дружеские отношения и многолетняя переписка связывали нас с очень яркой армянской художницей Гаяне Хачатуровой, жившей в Тбилиси. Большую человеческую симпатию вызывала у нас и стала другом нашей семьи очень интеллигентная художница из Киева – Ирина Макарова. Она приезжала к нам в Харьков несколько раз. В один из приездов она написала портрет Наташи, которая в то время только что окончила университет. В картинах Макаровой чувствовался импрессионизм. В том же стиле был выполнен и портрет (многие в этом портрете отмечали сходство с автопортретом художницы «Мира искусств» Зинаиды Серебряковой). У нас сохранились также два мои портрета: один от киевского художника Б. Плаксия, а другой – харьковского художника-романтика М. Попова. Уже после смерти Э. Канера были написаны, как обобщённый образ, две картины-портреты Мони: один – Б. Лекаря, а второй – харьковским художником Б. Гонтаровым.
Живопись заняла в нашей жизни заметное место. Она не только украсила интерьер нашей последней харьковской квартиры и заполнила радостью впечатлений многие часы нашего досуга, но и дала удовольствие от общения с многими талантливыми, ищущими художниками и была источником новых эмоций и мыслей для размышлений.
Что ещё доставляло нам радость в часы досуга? Конечно, – общение в семье и с друзьями, прогулки, спорт, автомобиль (он появился у нас в конце 60-х) и как только позволяло время – путешествия и туризм. Мы много путешествовали по огромной стране Советов. Когда Наташа была маленькой, мы обычно отдыхали у моря – в Крыму, на Кавказе, в Прибалтике.
Затем были «лодочные» путешествия по Селигеру, Карелии, на Соловецкие острова. Более трудный туризм с рюкзаками «по горам, по долам» возник, когда Наташа была уже старше 12 лет. У нас было несколько походов в горах Кавказа: через Чегемский перевал, Тиберда, Эльбрус, переход через Ингушетию, по Сванетии и т.д. Затем начались автомобильные путешествия и авиатуры. В летних путешествиях мы часто были с нашими друзьями, моей сестрой (кузина) – Светланой Мильнер, Нона и Эдик Братуты, семья Блиохов и др. В трудные горные походы с нами обычно ходили молодые спортивные коллеги Мони – семья Любимовых, А. Гришин и многие другие.
Одним из интереснейших наших дальних авиатуров – был перелёт на Дальний Восток, посещение Сахалина, океанское путешествие на Курильские острова и Камчатку. Домой мы летели с экзотическими морепродуктами и банками вкусной красной икры домашнего засола.
Как пример Мониной неугомонностии, а нередко бывало и «безумной храбрости», я немного расскажу о нашем совместном походе по Алтаю. Это был июль месяц в конце 60-ых. Наташа была с моими родителями под Полтавой, а мы собрались пойти вместе с Гантмахером и его женой в турпоход. Маршрут выбирали Моня и Сева. Они достали и скопировали воинские карты горноалтайского края («кроки») и обсудили необходимое снаряжение. Но… перед самым отъездом жена Севы упала и вывихнула ногу. Моня решил, что мы поедем сами. Мы летели в Барнаул с остановкой в Москве, где Сева передал нам все карты, что-то ещё из снаряжения и какой-то особый фонарь. И вот мы в Барнауле на берегу великой реки Обь. Остановились в люксовом номере (других номеров не было) старинной гостиницы, в которой сохранилась ещё роскошь купеческого дореволюционного быта. Наш номер с мебелью из карельской берёзы, зелёными бархатными портьерами и большими зеркалами открывал вид на большой город с необычными деревянными домами. Через день мы сели в поезд и доехали до Бийска. Из Бийска машиной мы добрались до местного курорта Манжерок. Это оказалось очень приятное место для отдыха. Мы прожили там пять дней, в деревянном маленьком домике на берегу тёплого озера. Гуляли по лесу, собирали грибы, купались и ловили рыбу. Там же мы познакомились с одним из местных районных руководителей. Он был с женой, персональным водителем и машиной. Узнав, что мы собираемся ехать вдоль реки Катунь и потом далее по Чуйскому тракту, он предложил довезти нас до посёлка Усть-Сёма и показать там особое место для настоящей рыбалки знаменитой рыбы хариус на бурной реке Катунь. Это была незабываемая рыбалка. В Усть-Сёме мы заночевали в гостевой комнате при дорожной «Чайной». На следующий день договорились с водителем большого грузовика (дальнобойщика) ехать с ним до посёлка Иня. Посёлок Иня стоит на соединении реки Чуя и Катунь. Отсюда уже начинался, воспетый в фольклоре, «Чуйский тракт». Надо сказать, что нам казалось всё вокруг каким-то нереальным: окружающая природа и бурные реки, сами крепкие люди, стада, перегоняемых (цыганами) из Монголии быков и множество нагруженных доверху машин. Да и весь уклад жизни – гостеприимные «Чайные» с приемлемой едой, пахучим чаем и чистым бельём в комнатах. В посёлке Иня мы ночевали тоже в дорожных комнатах. Здесь мы встретили альпинистов, которые собирались на вершину «Белухи». Но наш маршрут шёл далее по Чуйскому тракту, а затем через лесистое плоскогорье к Чулышманской долине и Телецкому озеру. Нам предстояло пройти около 150 км через леса и высокогорные поля. Через день мы уже отошли от трассы в тайгу, достали карты и начался наш пеший поход по Алтаю.
Уже первая ночь в палатке, в лесу, прошла несколько беспокойно. Ночью мы слышали выстрелы. Утром мы продолжили путь и проходили мимо «странного» озера, вокруг которого земля казалось красноватой, а деревья корявыми. Мы решили, что это одно из так названных писателем Ефремовым «озёр горных духов», с возможными ртутными испарениями из недр. На наших картах озеро было, но никаких указаний на «духов» не было. Мы постарались скорее уйти от этого места. Далее мы быстро шли по тропе через лес и вторую ночь спали очень крепко. На следующий день мы устроили привал возле расширенной конной тропы, похожей на просёлочную дорогу. Утром мы услышали мотор грузовика. Это оказалась старая почтовая машина, в кузове которой были мешки с письмами, посылки и продовольствие для нескольких аулов, расположенных на плоскогорье. Водитель уточнил нам наше расположение по карте и указал место возможного «лесного приюта» для туристов, где стоял деревянный домик на опушке леса и рядом была питьевая вода. Этого места на нашей карте тоже не было. Мы собирались немного проехать с ним, но старая машина была совсем без рессор, и спустя два часа езды мы, вконец разбитые тряской по ухабистой дороге, решили попрощаться с выносливым и добрым водителем. К вечеру мы нашли-таки «лесной приют», заночевали там и набрали питьевой воды. На следующий день вновь идём по «крокам». Лес вокруг разнообразный. Иногда лес прозрачный, иногда тропа идёт вдоль тёмных зарослей. Дорога идёт то вверх, то вниз. Иногда мы шли по весёлым полянам с цветами и попадались лиственные деревья. Бывало мы сомневались в ориентации и Моня, оставляя рюкзак, шёл высматривать путь и исследовать окрестности. Я оставалась ждать, сидя на каком-нибудь поваленном дереве. Но как-то я услышала в кустах подозрительные шумы и решила больше не отпускать Моню далеко от себя. Ещё на следующий день – новое происшествие. Нас догоняет всадник на коне. Он едет в один из аулов, который отмечен на карте впереди нашего пути. Он рассказывал, что был на заработках на Украине, недалеко от Львова и сейчас едет домой. Ему здесь всё знакомо. Рассказывал, что вообще сюда иногда забредают медведи, хотя в основном они обитают в северо-восточной части края, куда мы направляемся. Вечером мы подошли к аулу. Нас устроили на ночлег, а утром, когда мы уже уходили, предложили выменять наш фонарь (у нас был запасной от Севы) на еду – копчённое мясо и лепёшки. Нам рассказали также, что наш вчерашний спутник сидел в тюрьме за убийство человека… Мы двинулись дальше… Дорога поднималась постепенно вверх. Иногда открывались кругозоры с более высокими и плоскими холмами, иногда виднелись скалы. На следующий день мы подошли к краю каменистого плоскогорья и увидели вдали и внизу сказочно красивую долину, по которой бежала голубая река. Это было захватывающее зрелище. Нас опъянила радость. Нужно было отыскать спуск в этот рай. Мы пошли вдоль отвесной скалы и начали поиск тропы. Несколько наших попыток оказались неудачными. Я подняла от страха шум и мы решили отдохнуть, а завтра начать всё вновь. Ночью мы проснулись от топота коней. Два всадника, оказались пастухами (то ли горных коз, то ли баранов), которые находились на соседнем высоком плоскогорье и наблюдали за нами, как мы пытались спускаться. Внизу от нас, по их словам, была медведица с малышами и они боялись, что произойдёт нечто неприятное. Теперь они ругали Моню за его отчаянность – «… И зачем ты жену в такую беду ведёшь?». Мы распили вместе привезенную ими «арочку» (алтайская водка из молока») и отблагодарили их тем, что у нас ещё осталось ценного из снаряжения (лишний компас и др.). Но теперь мы знали, где проходит тропа спуска в долину. К вечеру следующего дня мы уже смывали с себя слои горного Алтая в прозрачной воде реки Чулышман, впадающей в Телецкое озеро. На берегу реки стояло несколько туристских палаток. В одной из них жила молодая пара инженеров, москвичей, с которыми мы подружились и договорились продолжить обратный путь до Москвы вместе. Мы ещё неделю отдыхали на берегу Телецкого озера. Катались на пароходике, ели шашлык из медвежатины, купили у охотника шкуру медведя. Затем спускались на плоту по бурному верхнему течению реки Бия, на машинах добрались до Бийска, поездом до Барнаула, а оттуда уже прилетели в Москву и, наконец, в Харьков.
Я потом много раз говорила с Моней : – “Что нас вело в этом походе? – Смелость профанов, восторг азарта или безумная храбрость?” – Наверное, было всего по-немножку. Но мы испытали себя и узнали много интересного из «другого мира».