СТРАНИЦЫ ЖИЗНИ ЭМАНУИЛА КАНЕРА
Ирина Я. Фуголь

Вопрос журналиста: – Есть ли у Вас хобби?
ответ был: – Да, думать!
Пауль Дирак

«…никто больше не разделяет взгляд, что теоретическое
мышление происходит только путём строгих логических
заключений..»
Вольфганг Паули

Молодые годы – это решающий период для математика и физика-теоретика. Считается, что если ты не смог достигнуть значительных результатов вплоть до граничного земного возраста Христа (33 года), то шансы на таковые в дальнейшем уже уменьшаются. Моня Канер достиг выдающихся успехов до истечения условленного срока, но ни качество, ни темп его работы не уменьшался. В этом смысле он не был типичным вундеркиндом. Функция его эффективности как учёного имела всё время возрастающей характер и кажется в последние годы его жизни – вновь с возросшей скоростью. Но если расцвет его как физика и математика приходился на 60-ые годы, то становление его как личности и полная человеческая зрелость, когда главные определяющие личность человека качества: интеллект, воля, эмоции и опыт достигают оптимального баланса, приходится на 70-ые годы. На фотографиях этих лет он смотрится ещё молодым человеком, но уже с определённо сложившимися взглядами и жизненной философией. Выработке этой философии, конечно, способствовали и окружающая культура, и примеры учёных «высокого стиля» (поучительными были примеры и «антистиля»), но важнейшим фактором было самообразование посредством книг, влияние шахматной мысли и математической логики. Э. Канер обладал также высокой фантазией, чтобы оценить красоту и математики, и шахмат.
Магия шахмат привлекала его ещё в детстве и прошла через всю жизнь. Покровительница шахмат – Каисса стала его первой музой, во всяком случае, его первой музой по времени. В нашем семейном архиве сохранилось много грамот Э. Канера за первые и вторые места на первенствах школ и времён студенчества, грамоты за решение конкурсных задач, свидетельства об участие в командном первенстве Украины.
Моня серьёзно интересовался теорией и историей шахмат. Он мог долго и интересно рассказывать о происхождении и содержательности шахмат, которые как музыка и архитектура тесно связаны с древней математикой. Вначале в шахматах присутствовали культовые и мистические элементы: фигуры и их передвижения, которые использовали оракулы; «замысловатые квадраты» и т.д. В то время это была утончённая соревновательная игра, в которой побеждал разум и одарённость. Но шахматы это не просто игра, это ещё и высокое искусство, одно из самых красивых абстрактных искусств. Понять красоту шахматных партий бывает труднее, чем красоту более наглядных искусств – музыки, архитектуры, живописи. Поэтому есть выражение, что «шахматы – это мысль без вывода, математика без результатов, искусство без произведения, архитектура без камня».
В наших книжных шкафах несколько полок занимала шахматная литература и раритетные книги любимых Моней выдающихся шахматистов: Э. Ласкера, А. Нимцовича, А. Алёхина и др. Все годы Моня выписывал журнал «Шахматы в СССР», был всегда в курсе последних шахматных турниров и сыгранных там партий. Особенно много было у нас литературы об Эмануиле Ласкере, одном из самых ярких «мыслителей» в истории шахмат, как считал Канер.
Помимо «мыслителей», блестящие шахматные результаты могли достигать и «игроки», среди которых – Морфи, Капабланка, Фишер и др., они были шахматистами «от Бога».
Книги Э. Ласкера завораживали Моню, в них были развиты принципы шахматного мировоззрения. Шахматная партия представлялась как логическая борьба, обдуманный план эффективного развития ситуации. На современном языке, как формулировал Моня, каждая партия содержит в себе целевую программу с оптимальным использованием ресурсов. Но не только логика определяет успех в шахматах! Особая тонкость философии шахмат видится в том, что на определённой стадии развития партии правила уступают вдохновению, логика рождает интуицию, а расчёты превращаются в творчество. Интересно, что первая книга Ласкера о шахматах называлась «Борьба» («Kampf», 1907), но позднее он пишет более замысловато «Философия незаконченности» («Die Phylosophie des Unvollendbar», 1919). Как-то произошла встреча Э. Ласкера и А. Эйнштейна, спустя несколько лет А. Эйнштейн написал, что «… Э. Ласкер был одним из самых интересных людей, с которыми мне довелось встретиться в последние годы» и отмечал необычайную мощность его ума.
Меня завораживала всегда даже сама шахматная терминология: «позиционная война», «вывод фигур», «захват (или потеря) пространства», «сохранение центра», «форсированные ходы», «тактика открытых (закрытых) линий» и т.п., и совсем уже ошеломляет не всегда понятные слова «гандикап» (партия с форой), «деспорадо» (жертвенный амок), «мат эт-туфе» (запертый своими фигурами король) и др. Шахматы это, конечно, «королевская», захватывающая игра! Ну а шахматисты? От них требуется очень много. Во-первых, темперамент и решительная воля, чтобы добиться победы, во-вторых (их много), –  быстрая реакция, интуиция, расчёт, фантазия, колоссальная память … и, наконец, но совсем не последнее важное качество, – способность долгое время выдерживать напряжение.
Э. Канер не стал профессиональным шахматистом, но шахматы стали для него школой мышления и школой мужества, терминология шахмат очень часто звучала в его речи, а игра в шахматы осталась любимой игрой на всю жизнь.
У Мони было много друзей-шахматистов, а в ИРЭ были организованы шахматные турниры и теоретический отдел всегда занимал лидирующие места. Играл он в шахматы часто в перерывах между работой, играл в гостях, играл дома, разбирая какую-нибудь партию из проходящих турниров с участием шахматных звёзд.
С большой симпатией он относился к М. Талю, которого считал «игроком с искрой Божьей». Однажды Моня был в г. Рига на одной из конференций (70-ые гг.) и вечером, чтобы согреться, забрёл в небольшое кафе. Он уже собирался уходить, но услышал не очень дружелюбный разговор. Двое крепких молодых ребят, подвыпивших латышей, с угрозами что-то объясняли человеку болезненного вида, явно не их круга. Моня подошёл и, к изумлению, узнал знаменитого М. Таля, который жил в Риге. Таль был явно не в лучшей спортивной форме и растерянно пытался образумить нападавших и тянувших его за пиджак. Появление Мони сразу изменило обстановку, он отбросил молодых людей от стола и присел к Талю. Таль был в явной депрессии. К сожалению, разговор был краткий и не о шахматах. Таль застенчиво благодарил за помощь и выбежал из кафе.
Через несколько лет после этого произошла наша встреча со старым Мониным приятелем и ранее частым партнёром по шахматам Эдуардом Гуфельдом. Мы ехали всей семьёй на Камчатку и на несколько дней остановились во Владивостоке, чтоб осмотреть город и окрестности. В последний день нашего пребывания, когда у нас уже оставалось несколько часов до отплытия океанского парохода, мы на входной лестнице нашей гостиницы вдруг увидели Гуфельда. Оказалось он несколько дней жил в той же гостинице. Но пару часов встречи и разговоров смогли восстановить прежние дружеские симпатии и мы договорились о дальнейших наших контактах в Тбилиси, где жили Гуфельды, или в Харькове. Я потом сдружилась с женой Гуфельда, Элеонорой, красивой, умной и очень преданной Эдику женщиной. Как она говорила, ей нужно было всегда держать себя в безупречной форме, так как вокруг её мужа слишком много талантливых и энергичных молодых шахматисток. Э. Гуфельд тренировал тогда женскую сборную СССР на все предстоящие международные соревнования. Как-то Моня рассказал, что он однажды защитил М. Таля, и Эдик предложил, что передаст об этом Талю и попробует устроить совместную встречу в Тбилиси. Мы были ещё несколько раз в Тбилиси, по разным поводам, виделись всегда и проводили очень приятно время вместе с Гуфельдами, но с Талем так и не встретились.
Не только теория шахмат, но и теория игр вообще, в том числе и азартных игр, была в круге внимания Э. Канера. В теории игр его привлекал анализ оптимального поведения в противоречивых и острых ситуациях. И не случайно, что вся математическая теория вероятности зародилась из азартных игр. Многие азартные игры, как и жизнь, не имеют определённого решения и зависят от вероятности «может быть». Как в жизни, так и в игре, важно знать, когда это «может быть» всесильно, а когда существует логически обоснованный ответ, т.е. важно уметь различать «спорные» и «бесспорные» ситуации. К играм «мыслительного» типа относится и ряд карточных. Даже выдающийся Ласкер начинал свою «трудовую» карьеру как платный партнёр по скату. Не меньше расчётливости и интуиции требуется и при игре в преферанс. В преферансе важно уметь оценивать вероятности и математические ожидания для правильного выбора собственного ответа.
Для Мони карточные игры не стояли в приоритетных увлечениях, но В. Скобов был заядлым и умелым преферансистом. За многие годы, когда он работал с Валерием, Моня освоил тонкости этой игры и редко проигрывал. Собиралась компания для преферанса и у нас в Харькове, но чаще эта игра проходила в Ленинграде, где у Скобова были постоянные партнёры. Я запомнила также «преферансную» горячку, когда мы всей семьёй вместе с Валерием и его женой отдыхали летом на берегу моря в посёлке Лазаревское, недалеко от Сочи. Так как недостовало одного партнёра (жена Скобова неплохо играла уже ранее), мне пришлось срочно подучиться. Как только на море был шторм или шёл дождь, у нас кипели страсти. Валерий вообще любил загадочные или мистические розыгрыши. Он серьёзно считал, что способен гипнотизировать и ослаблять волю людей, особенно женщин. Ни с кем из нас у него это не получалось, но он утверждал, что просто не тратит на нас полную силу. Всё же один случай подобной пробы сил я могу привести.
Это было как-то в Харькове. Приехал со своими сеансами в город Вольф Мессинг, о котором шла слава, что он читает мысли и видит сквозь время. Мы сидели на сеансе втроём – Моня, Валерий и я. Я вышла к Мессингу на опыт, он держал мою руку и с закрытыми глазами должен был найти в зале моего мужа. Я старалась перехитрить Мессинга и думала не о муже, как он просил, а о Валерии. Но всё же Мессинг бысто шёл к нашим местам, а там немного поколебавшись, указал на Моню. Потом на другое задание пошёл Валерий. Речь шла о выборе одного предмета из многих, который был Валерием записан. Валерий смог запутать Мессинга и тот не сразу дал правильный ответ.
Случай с Мессингом, также как и некоторые проделки Валерия в преферансной игре, послужили поводом для разговоров о «сознательном» и «бессознательном» в мышлении.
В те годы философия и интерпретация квантовой механики вызывали всеобщий интерес.
Конечно, как теоретик, который непосредственно и профессионально имеет дело с квантовой механикой, Э. Канер не мог не задумываться над этими вопросами. Философия квантовой механики изменила прежние представления о полной доминанте принципа причинности и возможности «всезнания». В науку о микромире стали вводить новые принципы: «случай», «неопределённость», «дуализм» и т.д. Распространилось мнение, что теоретическая квантовая физика несёт в себе новую философию 20-го столетия. Казалось, что рушится незыблемая картина науки: учёный живёт «в слоновой башне», вдали от суетного мира, его менталитет – рационализм, логика, точное определение границ. Теперь физики способствуют разрушению этих представлений. Учёные хотят войти в обычную жизнь. Нильс Бор ввёл в обиход принцип «дополнительности» (аналог принципа «неопределённости»), который хотел распространить не только на микроскопический (нано-) мир, но и обычную жизнь. Блестящий физик Вольфганг Паули допускал, что «бессознательные» и «сознательные» процессы у человека являются в квантово-механическом смысле дополнительными (комплиментарными) и взаимосвязанными. В. Паули, несколько лет активно контактировавший с крупным психоаналитиком Карлом Юнгом, не исключал даже возможности, что именно «бессознательные» процессы способны вызывать «озарения», которые могли черпаться из т.н. «архитипа» – человеческой коллективной бессознательной памяти, связывающей между собой всех людей. Возможно, такое происходит с общераспространёнными занятиями, но для физиков-теоретиков, как обсуждали Моня и Валерий, «озарения» всегда есть результат напряжённой собственной мыслительной работы. Часто «озарения» возникают «после сна» или в «момент просыпания», но это происходит всегда после многочасовой или многодневной концентрации мыслей по конкретно возникшей проблеме. Моня также добавлял, что нередко «озарения» приходят и, именно, во время сознательного размышления. У него был любимый камень над морем в Алупке, где он любил сидеть вечером и обдумывать то, над чем он работал. Немало «новых идей» рождалось и там. Он называл это место – «камень раздумий». Сравнивая стили и характер работы Валерия и Мони, я для себя, с известной долей неопределённости, относила Валерия к ярким «игрокам», а Моню к устойчивым «мыслителям». Во всяком случае оба были по стилю как бы «комплиментарны» друг к другу.
Сознание, мышление, мысль – именно эти способности делают человека человеком, человека сильным и направляют его Судьбу. Это было глубокое убеждение Э. Канера. Именно в этом находил он и большое удовольствие. Не только работа, но и досуг его был заполнен часто «гимнастикой ума»: математические игры и их теория Неймана, математические парадоксы (великий парадокс Кантора и др.), знаменитая теорема Гёделя и т.д. Моня был последовательным сторонником математического стиля Л. Ландау, который требовал высокой техники вычислений и эстетического совершенства формул. Также как и шахматы, математика могла стать его вполне «возможным» любимым призванием, но все-таки он выбрал своей профессией математическую физику.
Очень интересовали его новые направления математики. Он разделял точку зрения, что не только физика формировала новую философию естествознания, но и математика. Старая школа «снобистского» математического общества «Бурбаки», которые себя считали всемогущими аналитиками и логиками, уходила в прошлое. Более востребованы оказались методы приближённого анализа, в рамках определённых моделей, которые реально помогали решать задачи естественных и технических наук. Более того внутри самой математики также обнаружились слабости, как и в физике, – «неопределённости» и противоречия. После теоремы Гёделя нельзя было уже говорить, что математика покоится на полностью незыблемых следствиях, а сами «доказательство», как и «правда» есть всегда сильная категория, независимо о какой аксиоматической системе идёт речь. Во всякой аксиоматической системе обязательно существуют вопросы, на которые можно ответить только расширив сам класс понятий, входящих в аксиоматическую систему. Математика по своей философии тоже приближалась к жизни, в которой часто происходят события, не всегда имеющие простые причинно-следственные (или логические) объяснения. Но ещё более важным оказалось, что в математике уже был подготовлен необходимый методический аппарат для анализа типично жизненных явлений – моделирование прерывности, скачков, фрактальности и хаоса. И их успешное решение зависило теперь во многом от развития компьютерной техники вычислений.
Я хочу остановиться ещё на одном круге вопросов, к которому Э. Канер проявлял долговременный интерес: взаимосвязи квантовой физики и генетики или, в более общей форме, к вопросу совместимости принципов физики с законами жизни.
Как-то в 1964 Моня вернулся из Москвы под сильным впечатлением от доклада генетика Н. Тимофеева-Ресовского, который впервые открыто выступал перед физической аудиторией в Союзе. В предвоенные годы он работал в Берлине и был связан с рядом немецких физиков, а после войны находился в закрытых «атомных шарашках». В своём выступлении он с увлечением рассказывал о своих исследованиях законов генной мутации. В одной из его работ (1935), совместно с физиком-теоретиком Дельбрюком и экспериментатором Циммером, был получен революционный результат. Ими было показано, что наследственная единица «ген», до тех пор бывшая неясной абстракцией, имеет материальную природу и может рассматриваться как макромолекула (на современном языке это формулируется, как «макромолекула, связанная обменом с живой клеткой»). Тимофеев-Ресовский упомянул, что результаты через несколько лет попали к Э. Шредингеру. Моню заинтересовала уже сама история, как эта работа попала к Шрёдингеру. Как потом он выяснил, свои результаты трое авторов доложили и опубликовали в «Известиях Гёттингенского общества учёных», т.н. «зелёных книжечках». Эти книжечки никто практически не читал и поэтому публикацию там учёные называли «похороны по первому классу». Но авторы получали 1000 (!) отпечатков для собственного распоряжения и сами рассылали их всем известным биологам, физикам и химикам и т.д. Один из экземпляров Дельбрюк послал Э. Шредингеру, который спасаясь от нацистов, уехал в это время из Вены в Ирландию и преподавал там в Дублине (с 1939 г.). Вот так один оттиск всё -таки попал в руки Шредингера. Его увлекла и сама проблема, и результаты; всё вместе послужило основой для цикла публичных лекций, а затем была издана как книга «Что такое жизнь с точки зрения физика» (1945). Эта небольшая книжка была ещё в 1947 переведена на русский и стояла у нас на полке. Моня был и ранее знаком с ней, но теперь с новым интересом перечитал, размышлял над ней и познакомился с новыми материалами по этой теме. В послевоенное время в Америке уже сложилась большая научная группа, которая достигла существенного развития в этой области, её возглавляли: немец – Дельбрюк, русский – Гамов и англичанин – Крик, о них говорили: учинили в области молекулярной биологии страшный «крик и гам» (Гамов был приятелем Ландау по университету в Ленинграде). Э. Канер подготовил по этой теме ряд лекций, которые читал в среде физиков, медиков и студентов (к сожалению, они не были опубликованы).
В сравнительной истории развития квантовой физики и генетики заинтриговывало то, что обе науки имеют подобные стадии:
1. – в генетике существует квантовая единица – ген, подобно тому как в физике – атом (молекула);
2. – мутация генов происходит в прыжковом механизме, подобно тому, что для атомов (молекул) существует набор дискретных состояний;
3. – перед генетиками стояла задача объяснить устойчивость генов, подобно этому и квантовая теория возникла из объяснения стабильности атомов.
Но ещё большее внимание привлекал в те годы нерешённый вопрос: как объяснить противоречие энтропийного закона (стремление к беспорядку) в неживой природе (физике) и эволюционного закона совершенствования в живой природе? Этот фундаментальный вопрос, как считал Э. Канер, впервые ясно и точно сформулировал Шрёдингер, указав на удивительную способность живого организма поддерживать своё развитие, извлекая «упорядоченность» (отрицательную энтропию) из окружающей природы. Особенно важным замечанием в книге казалось Канеру, что, согласно Шрёдингеру, достаточно незначительного перемещения малой группы «управляющих атомов», чтобы вызвать масштабные изменения наследственности. На языке физики это означает существование нелинейного процесса в неравновесной системе жизни. Позже уже другой известный физик и философ – Илья Пригожин, который занимался проблемой «порядка» и «хаоса» пошёл дальше по пути Шрёдингера и доказал, что жизнь возможна только в сильно неравновестных, открытых системах. Канер до конца жизни следил за успехами в этой области знаний. Работы И. Пригожина были всегда в числе читаемых с большим интересом. Сам вопрос «Что такое жизнь?» до сих пор стоит в центре внимания науки. Но понятия «Физика» и «Жизнь» всё ближе становятся к категории «совместимости», чем « противоположности».
Среди многих замечательных учёных, книги которых стали вехами в научном и общефилософском развитии Э. Канера, я хотела бы поставить наряду с А. Эйнштейном, имена Э. Ласкера, Э. Шрёдингера, И. Пригожина и далее многих известных авторов прекрасных книг по истории, праву и мемуарной литературы.