СТРАНИЦЫ ЖИЗНИ ЭМАНУИЛА КАНЕРА
Ирина Я. Фуголь
Наука — это игра, но игра с действительностью…
В научных играх твоим контрпартнёром оказывается всесильный Бог.
Он не только проблему определяет, но и правила игры, которые недостаточно известны…
И решение проблемы возможно, если ты преодолеешь свою ограниченность.
Это – самое возбуждающее в игре, поскольку борешься против мнимой границы между собой и Богом, – границы, которой может быть вообще не существует…
Эрвин Шрёдингер
Работы Э. Канера в его ранний период установили очень высокую творческую планку и это навсегда определило его требовательность к своей научной деятельности. С годами интенсивность и темп его творческой активности неуклонно возрастал. С самого начала своей работы в ИРЭ он старался как теоретик внести свой вклад в развитие тех научных направлений, которые считались базовыми для создания института. Одним из таких направлений было – распространение радиоволн в атмосфере со случайными неоднородностями и границами раздела. Этой тематике посвящён большой цикл работ Э. Канера, в которых часто соавторами выступали Ф.Г. Басс, П.В. Блиох и др. Многие работы этого направления выполнены совместно с экспериментаторами, а иногда именно экспериментаторы инициировали определённую проблему. В 1959 г. С.Я. Брауде и А.В. Мень в своих наблюдениях заметили необычные флуктуации амплитуды и фазы в радиосигналах, отражённых от границы раздела, и обратили на них внимание теоретиков. В том же году Э.А. Канер и Ф.Г. Басс публикуют первую работу с теоретическим анализом проблемы, а затем в цикле работ развивают теорию для реальных условий распространения и отражения радиосигналов и показывают, что при отражении от поверхности земли возникают иные флуктуации, чем в неограниченной турбулентной среде. Одна из этих работ, в которой теоретически предсказываются «флуктуационные вспышки» была представлена в «Доклады АН СССР» академиком М.А. Леонтовичем (1959), который дал высокую оценку полученных результатов. Тогда М.А. Леонтович впервые познакомился с Моней и вошёл в нашу жизнь. А серия работ по «флуктуационным вспышкам» завершилась большим, совместным с экспериментаторами, обзором в журнале «Успехи физических наук» (1961).
Дружеские и доверительные отношения сложились у Мони с проф. В.Л. Германом, или как все его называли, Веней. Опубликована была лишь одна их совместная работа: о нелинейности оптического поглощения вблизи резонанса. Была установлена общность этой закономерности для всей области спектральных частот, в том числе и для радиочастот. Это было также актуальным результатом для тематики ИРЭ. Но ещё важнее были для нас, Мони и меня, человеческие контакты с Веней. Научные интересы В. Германа сформировались ещё в предвоенные годы в УФТИ, когда он работал в отделе Л. Ландау. Но В. Герман не вошёл в число ближайших учеников Ландау. Вероятней всего, причиной тому был независимый и гордый характер Вени. Его научная тематика была скорее связана с влиянием И.В. Обреимова (учителя А.Ф. Прихотько) – распространение света в твёрдых телах, тензорный и групповой анализ свойств анизотропных кристаллов, вопросы пластичности. Были у него также совместные работы с А.Я. Усиковым, а в последние годы он увлёкся теорией гравитации. В. Герман был учёным широкого диапазона и умным обаятельным человеком. Мне казалось, что было в нём что-то от утончённой человечности героев Ремарка, но при этом он выделялся сильной интеллектуальной составляющей. К сожалению, В.Л. Герман рано ушёл из жизни (1964). Мы потеряли в нём большого друга.
Вопросы распространения волн в неоднородной и турбулентной атмосфере, волны и электронные пучки в газовой плазме и многие другие темы, связанные с прикладной радиофизикой и электроникой присутствуют и в последующие годы в работах Э.А. Канера. Но его главные научные интересы в 60-70 гг. остаются в сфере электронных свойств твёрдых тел и в первую очередь, металлов. Он старается способствовать, чтобы эта тематика как можно более широко развивалась в институте как в теоретическом, так и в экспериментальном планах. Одним из методов изучения электронной структуры твёрдых тел является высокочастотная электромагнитная (радио-) и ультразвуковая магнитная спектроскопия. При этом чёткие результаты без фононного шума можно получить только при низких температурах. В ИРЭ криогенная лаборатория радио- и ультразвуковой спектроскопии была создана проф. А.А. Галкиным, который руководил ею до середины 60-ых гг., когда он вместе с Б.И. Веркиным организует Физико-технический институт низких температур (ФТИНТ). Однако начатые работы продолжаются и далее в ряде отделов ИРЭ, возглавляемых учениками Галкина.
У Э. Канера с А. Галкиным уже довольно прочное знакомство. Работы А.А. Галкина и П.А. Безуглого были в числе первых экспериментов, в которых подтверждалось существование циклоторонного резонанса (УФТИ, 1957 и 1958). Теперь на базе нового института ИРЭ контакты становятся ещё более тесными. В 1960 в двух работах Э. Канера, совместно с экспериментаторами (А.Галкин, А.Королюк), было описано наблюдение и дана интерпретация нового вида резонансных магнито-акустических всплесков. Одна из этих работ была представлена к печати Л. Ландау. Параллельно, Э. Канер развивает полную теорию магнито-акустических резонанснах явлений для открытых периодических орбит электронов проводимости, которые наиболее характерны для многих металлов. Общая теория Э. Канера объяснила не только эксперименты, выполненные в ИРЭ, но и ряд результатов зарубежных экспериментаторов. Работы по акустическим резонансам и распространению ультразвуковых и звуковых волн в металлах нашли широкое продолжение и в последующих статьях Э. Канера с различными соавторами и учениками. Эти работы создали основы новых научных направлений в магнитной акустике металлов.
В начале 60-ых экспериментальный бум с циклотронным резонансом ещё не стихает. А сам резонанс становится одним из эффективных методов экспериментального изучения электронной структуры металла, его Ферми-поверхности. Не менее важным последствием было то, что теория циклотронного резонанса, установив возможность взаимодействия электронов проводимости с внешним электромагнитным полем, открыла окно для поисков и изучения новых видов аномального проникновения поля в металл при наличии внешнего магнитного поля. Быстрое развитие этого направления произошло при активном творческом участие Канера, а этому способствовали как обстоятельства, так и новые научные контакты.
Весной 1962 г. в Ленинграде проходит ежегодная Всесоюзная конференция по физике низких температур. К нашей радости, мы смогли в ней участвовать вдвоём. Моня ехал с приглашённым докладом, а я присутствовала как сотрудница нового создающегося института физики низких температур. Это была первая подобная конференция без участия Л. Ландау (в январе 1962 произошла печальная дорожная катастрофа с тяжелыми последствиями для его здоровья). Но, пожалуй, эта конференция явилась впервые столь представительной. Мы с Моней ещё в 1954 глазами студентов-выпускников видели 1-ую учредительную конференцию, на которой в Харькове, как первом криогенном центре бывшего Союза ССР, собрались патриархи физики низких температур — П.Л. Капица, И.В. Обреимов, Л.Д. Ландау, Б.Г. Лазарев и многие другие. 2-ая конференция состялась в Киеве, её проводил отдел А.Ф. Прихотько и я принимала участие в её организации, будучи аспиранткой в отделе низкотемпературной спектроскопии. Число участников было ещё совсем небольшим и все разместились на небольшом днепровском параходике.
Теперь в Ленинграде мы увидели сколь широка стала география новых криогенных центров – Подмосковье, Казань, Тбилиси, Свердловск, Красноярск и как возросло число работающих в области физики низких температур. Большой дворцовый зал, в котором проходили заседания был переполнен. Приехало также необычно много зарубежных учёных. Был организован специальный синхронный англо-русский и русско-английский перевод всех докладов. Переводчиками работали многие сотрудники физико-технического института, который являлся организатором конференции (основателем ленинградского ФТИ был А.Ф. Иоффе).
Э. Канер был в прекрасной форме, доволен своим докладом и его в эти дни окружало всегда большое число и советских, и зарубежных физиков. Я запомнила его увлечённые разговоры с проф. Е. Фоссетом, который был одним из первых авторов, кто наблюдал яркий циклотронный резонанс и получил много ценных экспериментальных данных. Помню, что среди американских физиков находился теоретик, который по рассказам был одним из консультантов по науке президента США (не могу вспомнить его фамилию), он был очень внимателен к Э. Канеру, несколько раз подходил к нам (что было злыми языками отмечено) и подарил нам цветную литографию пейзажа с рекой Миссисипи (эта литография некоторое время висела в нашей прихожей). Осталось у нас от этой конференции, присланное уже в Харьков, первое цветное фото, нас Моней, с очень натуральной цветопередачей (это было ещё редкостью), не уверена с точностью, кажется, из Англии, от Л.М. Фаликова, работавшего вместе с сэром А. Пиппардом.
Но самое значительное, что произошло на этой конференции 1962 – это широкие контакты с советскими физиками из разных городов и знаменательные встречи с В.Ф. Гантмахером и В.Г. Скобовым, ставшими вскоре соавторами многих совместных работ Канера, а также близкое знакомство с замечательным человеком и физиком – Юрием Каганом, переросшее в дружбу на долгие годы.
Среди докладов, представленных на конференции, особое внимание Э. Канера вызвали экспериментальные результаты Гантмахера, одного из молодых сотрудников Физпроблем (из «капичника»). Он рассказывал о т.н. «размерном эффекте» в тонких металлических плёнках в магнитном поле, который по ряду особенностей не укладывался в существующие объяснения. Э. Канер в дискуссиях по докладу упомянул, что теоретическое предсказание подобного эффекта было дано в одной из его предыдущих работ (1958) и пояснил общий смысл наблюдаемого эффекта и его связь с «эффектом отсекания циклотронных резонансов». Это явилось началом плодотворных дальнейших контактов и научного содружества Севы Гантмахера и Мони Канера. В последующие годы Э. Канер, обобщая разнообразные проявления высокочастотных «размерных эффектов», в большом цикле работ сформулировал основные теоретические представления и критерии того, что радиоволны способны проникать в металл путём баллистического (как он назвал, «траекторного») переноса высокочастотного поля из скин-слоя в глубину образца. При этом процесс переноса совершается отдельными, малочисленными группами электронов, что дает возможность рассматривать этот перенос как распространение в одночастичном аспекте, в отличие от коллективного, волнового процесса. В развитой теории была рассмотрена возможность нескольких механизмов траекторного переноса при различных типах ферми-поверхности металла, характере отражения электронов от поверхности и параметров эксперимента. Своими теоретическими
соображениями Э. Канер своевременно делился с С. Гантмахером. В результате эксперименты Гантмахера стали более целенаправленными и эффективными. Со своей стороны, Сева свой богатый экспериментальный материал регулярно обсуждал с Моней. Многие годы происходили регулярные челночные встречи – то Сева гостит недели у нас в нашей новой квартире, то Моня едет в гости к Севе в Москву или Черноголовку (куда Сева переехал работать в конце 60-х). Результатом этого взаимодействия теоретика и экспериментатора, помимо многих отдельных работ, стали две большие совместные статьи в «ЖЭТФ» (1963, 1965) и внушительная обзорная статья в «Успехи физ. наук» (1968). Работы Э. Канера и В. Гантмахера были отмечены дипломом на открытие № 80 с приоритетом от 1962 г. Цитирование и известность этих работ достигали вновь рекордных значений.
К этому же времени относится возникновение творческого теоретического дуэта Э. Канера и В. Скобова.
Валерий Скобов принадлежал к яркой группе теоретиков ленинградского Физтеха. Я уже была наслышана о существовании «великолепной четвёрки» теоретиков от моей приятельницы Ирины Заславской, которая познакомилась и подружилась с ними на одной из предшествовавших конференций по физике низких температур в Тбилиси: В. Перель, О. Константинов, В. Скобов и Р. Казаринов. Я доверяла человеческим оценкам Ирины – «ребята с интересными мыслями и отсутствием теоретического снобизма». Все они знали хорошо Э. Канера по его работам и наше знакомство с ними в Ленинграде было сразу очень дружественным.
В это время В. Перель и О. Константинов работали вместе и под влиянием открытия резонансного (циклотронного) взаимодействия электронов с радиоволнами указали на возможность существования в металле, в перпендикулярном поверхности магнитном поле, альвеновской волны (известной в газовой плазме, 1960). Валерий Скобов ранее написал несколько статей вместе с Рудиком Казариновым, но недавно Рудик ограничил свои рабочие взаимодействия, так как увлёкся борьбой за права свободного творчества художников. Жена Рудика была связана с группой художников, которые в Ленинграде были признаны нелояльными к режиму. В. Скобов был огорчён возникшей ситуацией вокруг Казаринова, он сам был достаточно азартен и критичен. Но его сдерживало сильное желание продолжать работу в области теорфизики. Он, как и Моня, интересовался крупными актуальными проблемами физики твёрдых тел, требующих непростого математического анализа. В этом Моня и Валерий почувствовали сразу свою общность. В разговорах они поняли, что уровень математической культуры у них тоже близкий. Разговоры, конечно, касались и статьи В. Переля и О. Константинова. И Моня, и Валерий уже чувствовали, что описанная волна является одной из множества возможно существующих. Однако это требовало более глубокого и общего изучения. После первых разговоров была ещё одна-две недолгие встречи с обменом мнений, а с 1963 их контакты переходят в регулярную и долговременную совместную работу.
В это время мы жили уже в собственной трёхкомнатной малогабаритной квартире недалеко от зданий ИРЭ. Это была северная окраина Харькова и нас отделяла от центра протяжённая лесопарковая полоса. А.Я. Усиков, который долгое время был не только директором ИРЭ, но и председателем Научного цента Академии в Харькове, лелеял мечту превратить эту зону в подобие «Булонского леса» и цивилизовать её для отдыха, конного и лыжного спорта, однако городские власти не шли ему навстречу. Всё-таки благами близкого леса мы активно пользовались и летом, и зимой. А весной вокруг нас звенели соловьинные трели и Сева Гантмахер, гуляя с нами по лесу, всегда отмечал, что наши харьковские соловьи значительно голосистее, чем птицы Черноголовского леса. Но транспортное сообщение с центром, особенно в начале 60-х, было непростое и у меня уходило много времени на трамвайно-троллейбусные поезки на работу. Наша маленькая дочь Наташа ходила ещё в детский сад, расположенный недалеко от дома и, к счастью, там взрослый и детский коллективы пришлись ей по нраву, в отличие от первых двух наших неудачных попыток (в центре Харькова) приучить её к детскому сообществу, в этот раз она ходила в садик с удовольствием. Помогала нам по хозяйству также приходящая домашняя работница. Так что, когда к Э. Канеру приезжали работать В. Скобов, С. Гантмахер, или иногда другие физики из разных городов, комнату и питание мы могли всегда обеспечить, несмотря на мою занятость.
Для работы Э. Канера и В. Скобова отводилась, самая просторная комната с большим столом, на котором могли разместиься многие исписанные формулами стопки листов, математические справочники и книги, а также удобно расположиться двое работающих. С самого утра начинался мозговой штурм проблемы в процессе бурного обсуждения и интенсивных математических вычислений. Как-то впоследствии от одного из завистливых «коллег-теоретиков» я слышала высказывание, что после обнаружения циклотронного резонанса, открытие многочисленных волн в металлах висело на «кончике пера». Это было поверхностным и несправедливым суждением. Я бы сказала, что «циклотронный резонанс» открыл дверь в лабиринт, полный богатств, хитросплетений отдельных ветвей, нелинейных направлений и тупиковых, быстрозатухающих решений. Для правильной ориентации в нём требовалась сверхтонкая математическая ориентация. Работа часто продолжалась и вечерами.
Мы с Наташей, находясь в другой комнате, могли слышать громкие разговоры. Однажды: «А как «Рыжик» это представляет?» (Градштейн и Рыжик – были авторы большого собрания специальных математических функций). Вслед Наташа тут же кричит: «А у нас в детском саду тоже есть «рыжик-кот», я знаю его!». Или очень запомнилось ей с этих лет «красивое» выражение – «омега-тау» :«опять они это «омега-тау» говорят, ну что это такое?» кричит Наташа и бежит к ним. Тогда ей Валерий рисовал картинки моря и волны с загадочными греческими буквами. Иногда шумные обсуждения вдруг стихали; и порознь, а часто и в четыре руки вместе шли математические вычисления. Бывало, что Моня должен был показаться в Институте на каких-то мероприятиях или зайти в библиотеку, тогда Валерий проводил вычисления на бумаге, а Моня обдумывал те же задачи на ходу и потом они сверяли свои результаты. Работали они, как часто любили говорить, руководствуясь «принципом наименьшего действия». Мне нравилось Монино «французское» призношение – божественный «принцип Мопертьюи». Этот принцип был сформулирован ещё в 1757 г., когда Мопертьюи возглавлял Прусскую академию, затем его друг, Леонид Эйлер, придал ему математическую формулу. Моня любил повторять, что этому монументальному вариацонному принципу подчиняется не только физика, но и жизнь. В их работе главная фаза была – тщательное обдумывание, а потом рациональное вычисление. К концу 1963 эта первая совместная работа «Теория возбуждения слабозатухающих элетромагнитных волн в металлах» была закончена и отправлена в ЖЭТФ. Новый, 1964 год, мы встречали вместе с Валерием и его женой в Ленинграде. Там же было договорено, что первая статья используется Э. Канером для включения в его докторскую диссертацию, а последующие работы, уже все намеченные и даже частично выполненные, входят в докторскую диссертацию В. Скобова (1966).
Примерно в это же время вспыхнули опять разногласия с М. Азбелем, как говорил Моня – «оказались в отношениях «дивергенции» (расхождения). Ранее у Марка и Мони был договор о написании совместной книги по широкому кругу вопросов, связанных с циклотронным резонансом. Ещё в 1958 они закончили и опубликовали в Journal Phys.Chem.Solids совместный обзор по этой теме, который должен был явиться начальной основой последующей книги.
Но теперь Марк выбрал другой вариант – войти в авторы более широкой книги «Электронные свойства металлов», которую собирались писать И.М. Лифшиц и М.И. Каганов. Своё решение Марк аргументировал примерно в таких словах: «…тебе, Моня, сейчас нужно писать докторскую диссертацию, и кроме того …,так как ты не позвал меня работать в компании со Скобовым, я считаю себя свободным от раннего договора о совместной книге… , к тому же Мусик легко и просто пишет…». Действительно, Мусик Каганов излагал легко и просто и свои, и чужие результаты, он обладал литературным даром писать хорошие популярные книги по физике. Отношения с Марком охладились, а вскоре М. Азбель переезжает в Москву.
Э. Канер заканчивает оформление докторской диссертации и осенью 1964 успешно защищает её на Учёном Совете под председательством П.Л. Капицы в Физпроблемах. Его оппонентами по докторской диссертации были теоретики – В.Л. Гинзбург и А.А. Абрикосов и экспериментатор – Ю.В. Шарвин (учитель и руководитель С. Гантмахера).
Совместная деятельность с В. Скобовым продолжается с той же интенсивностью вплоть до 1970. Местами встреч становятся не только Харьков и Ленинград, но часто они встречаются и работают вместе в Крыму или на побережье Кавказа – это связано с произошедшими далее событиями.
В холодное ненастье конца 1964 скончался В.Л. Герман. Мы все, его друзья, были очень удручены. Моня переживал это особенно глубоко. Он организовывал печальные церемонии, шёл без шапки, промокший, промёрзший и разгорячённый от волнений. На следующий день у него поднялась высокая температура и ещё через несколько дней его забрала машина в больницу медицинского института с обширной пневмонией. Выздоравливал он медленно. За время болезни он сумел расположить к себе весь медицинский персонал, в том числе и руководителя отделения, профессора Шульгу. Они разговаривали не только о медицине. Моня рассказывал ему идеи выдающегося физика Э. Шрёдингера о жизни, рассказывал свои впечатления о ставшем тогда известным, после многих лет закрытой деятельности, – генетике Тимофееве-Ресовском, доклад которого он слышал на семинаре у П.Л. Капицы. После этих бесед, по просьбе проф. Шульги, Э. Канер, уже будучи здоровым, прочитал на объединённом семинаре нескольких кафедр Медицинского института ряд расширенных лекций по теме книги Э. Шрёдингера «Что такое жизнь с точки зрения физики?».
Пневмония не прошла бесследно и врачи настаивали, чтоб Моня в течении нескольких лет регулярно отдыхал на Южном берегу Крыма. Этой же весной он поехал в один из специализированных санаториев в красивый крымский курорт – Мисхор. Отдых действовал благоприятно. Моня много гулял. Как-то он забрёл, минуя пустую зону некоторого международного санатория для членов Коммунистических партий, в красивую бухту между Мисхором и Алупкой с единственным большим домом на скалистом холме над морем. В доме жила семья и отдельно одна пожилая женщина – агроном. Все они охраняли и ухаживали за виноградником, который рос на взгорьях и в долине этой бухты. Это был мускатный виноградник, как говорили, выведенный здесь ещё со времён графа Воронцова. Через следующую скалу за бухтой начинался знаменитый парк Воронцовского дворца. Над бухтой возвышалась вершина Ай-Петри, к которой шла гористая тропа по хвойному лесу. Моне очень понравилась эта красивая и уединённая бухта. Он договорился с агрономом Прасковьей Ивановной, что она резервирует для нас на все летние месяцы отдельное помещение. С тех пор мы три сезона подряд отдыхали здесь летом и потом ещё несколько раз приезжали к Прасковье Ивановне на более краткие сроки. Сюда также приезжал работать с Канером и Валерий Скобов. Валерий, как многие северные жители, очень любил солнце и море и его мечтой было жить возле тёплого моря. Его мечта сбылась, когда он позднее ( в 90-х гг.) ,переехал в США и поселился в небольшом городе на побережье океана. А в описываемые годы они с Моней на фоне морских волн развивали широкую картину аномального проникновения электромагнитных волн в металлы. Уже было исследовано множество разнообразных ситуаций в металлах и полуметаллах, которые создавало магнитное поле для возбуждения собственных слабозатухающих коллективных колебаний-волн в т.н. вырожденной плазме. Описаны геликоидальные, спиральные, магнито-плазменные, квантовые волны с дискретным спектром, волны вблизи циклотронного резонанса и др., к тому же многие комбинации связанных волн друг с другом. Впервые было установлено общее свойство всех электромагнитных колебаний в металлах – налиие у них бесстолкновительного поглощения, получившего название “магнитного затухания Ландау”. В отличие от обычного затухания Ландау в газовой плазме, магнитное затухание обусловлено продольным магниным полем, а не электрическим. Вывод о существовании магнитного затухания Ландау имеет принципиальное значение для всей электродинамики заряженных квазичастиц металла.
В 1966 г. вышел широкий обзор в «Успехи физических наук», суммирующий их первые результаты. Затем они пишут новую большую обзорную работу в международный журнал “Advanced in Physics” (1968). Этот обзор имел такую популярность за рубежом, что издательство “Taylor and Francis Ltd” издаёт его как отдельную книгу “Elektromagnetic Waves in Metals in a magnetic field” (1968), а через три года в 1971 г. выходит ещё один новый выпуск этой книги “Plasma Effects in Metals: Helicon und Alfven Waves”. Известность авторов и их цитируемость вновь рекордны.
В этот период Моня часто приходит домой с портфелем, набитым до отказа письмами и приглашениями из-за рубежа, научными оттисками свежих экспериментов или теоретических расчётов в области электронной теории металлов. Почтовые марки с этих писем из разных стран мира существенно обогатили альбомную коллекцию марок, которую собирала Наташа. Но Э. Канер не на все обращения имел право отвечать и многочисленные приглашения приехать с циклом докладов или на конференцию оставались, как правило, без ответа или, в лучшем случае, ответ ограничивался благодарностью и уклончивыми фразами.
Моня в это время находился под бдительным присмотром, о причинах которого я расскажу позже. Развитие закрытых работ в ИРЭ также давало формальный повод для ограничения внешних контактов. В ленинградском Физтехе, наоборот, физикам-теоретикам облегчили возможность зарубежных командировок и В. Скобов в конце 60-х и начале 70-х смог посетить многие научные центры США, Англии, Италии и др. стран.
С 1965 у Э. Канера возникает дополнительная научная и организационная ответственность.
В институте по инициативе А.Я. Усикова создаётся новый теоретический отдел «Радиофизика твёрдого тела» и его руководителем утверждается Э. Канер. Теперь у него появляется возможность привлекать в свою научную орбиту молодых способных коллег, но он одновременно чувствует свою полную ответственность за их творческий рост. Первыми в отделе появляются Валя Фалько и Саша Бланк. Затем – Николай Макаров, Игорь Аронов, Валерий Ямпольский и другие замечательные ребята, которые потом на долгие годы становятся нашими близкими спутниками жизни. В следующем, 1966, Э. Канер, по предложению И.М. Лифшица, приглашается, по совместительству, работать и вести курс лекций в ХГУ на кафедру теоретической физики (становится профессором в 1970). Университет открывает ему большую возможность общения с молодыми талантливыми студентами-физиками. Канер становится одним из самых ярких и любимых студентами лекторов на физическом факультете. Общение с увлечёнными физикой молодыми талантами доставляет Моне новую радость в его работе.
Те научные резонансные результаты, которых я кратко коснулась, составляют лишь некоторую часть первых трёх томов из шеститомного (неполного) собрания трудов Э. Канера, которое стоит у нас дома на книжных полках. Многие статьи посвящены другим темам (плазме, тропосфере, радиофизике, полупроводникам и т д.). И очень много новых результатов и новая тематика появятся в последующих работах с учениками. Об этом можно подробнее узнать в воспоминаниях его молодых коллег. Я хочу далее коснуться некоторых житейских историй наших совместных лет и немного описать Моню в мире человеческого общения и его увлечений.