СТРАНИЦЫ ЖИЗНИ ЭМАНУИЛА КАНЕРА
Ирина Я. Фуголь

Я не погрешу против истины, если скажу, что Харьковский университет в послевоенные десятилетия был знаменит прежде всего своим физико-математическим факультетом. Математическая школа в Харькове имела старые корни со времён его основания в начале 19-го века. Одним из первых ректоров университета был математик и либерал Т.Ф. Осиповский, воспитатель знаменитого М.В. Остроградского. В начале 20-го века здесь преподавал академик А.М. Ляпунов. Физическая школа Харькова возникла уже в послереволюционное время и расцвела на базе, созданного в конце 20-х годов Украинского физико-технического института.
Все математические и физические кафедры в 50-60 гг. были объедены в одном факультете, который располагался в нескольких старых зданиях на Университетском спуске. На факультете работали лучшие математики и физики города. Харьковский физмат входил в тройку самых сильных подобных факультетов Советского Союза, наряду с Московским и Ленинградским.
Был светлый июльский день. Я сидела со своей школьной подругой Олей в широком зале административного корпуса университета перед приёмной комнатой, куда заходили сдавать документы для поступления на физмат. Мы наблюдали и обсуждали между собой тех, кто сдаёт документы. Волноваться нам не приходилось, хотя уже говорили, что конкурс может быть большим, – мы обе были медалистками: я имела «золотую», а Оля – «серебрянную» медаль. По нашим наблюдениям среди поступающих было много иногородних, неожиданно много негородских девушек (харьковские девушки шли чаще на биофак, ин-яз, литфак, химфак и т.п.), несколько ребят были явно более старшего возраста, как казалось, побывавших на фронте, а также несколько «хилых» ребят, которых называли тогда «заумными очкариками». Мы поднялись уже, чтобы отдать на приём и свои аттестаты зрелости, но в здание вошла пара молодых решительных юношей и мы пропустили их вперёд.
Оба были высокие, стройные с интеллигентными лицами, оба имели золотые медали 131-ой харьковской школы. Один был светловолосый, улыбающийся, в яркой синей рубашке-тенниске и оттого его глаза казались особенно «синими», другой – с вьющимися тёмными волосами и серьёзным взглядом. Так я впервые увидела Моню Канера, т. к. в синей тенниске был именно он.
Если в моей жизни и бывало то, что можно назвать «знамением», так это как раз и было одно из них, знамение «синего цвета». Дело в том, что в этот период я находилась во власти синего цвета, предпочитала его всем другим и считала недоразумением называть скучных «женщин» – «синими чулками», когда «синее» – это цвет небес и радости. Позже я нашла отражение подобных настроений в одном из прекрасных переводов Б. Пастернака (с грузинского):

Цвет небесный, синий цвет полюбил я с малых лет.
В детстве он мне означал синеву иных начал.
И теперь, когда достиг я вершины дней своих,
В жертву остальным цветам голубого не отдам….
Он прекрасен без прикрас, это цвет любимых глаз..
Это цвет моей мечты, это краска высоты…