СТРАНИЦЫ ЖИЗНИ ЭМАНУИЛА КАНЕРА
Ирина Я. Фуголь
Лишь немногие люди на земле в состоянии постичь
то невероятное напряжение и прежде всего
самопожертвование, без которого не могут родиться
творения разума, пролагающие науке новые пути.
А. Эйнштейн
В конце 70-х и начале 80-х в научной школе Э. Канера наблюдается всплеск пассионарной активности. Канер сам всегда работал в состоянии штурма какой-то идеи, которой он был захвачен и хотел воплотить её в доказательную теорию. Теперь и его ученики стали работать с таким же напряжением мысли. Некоторые из них уже достигли зрелости докторов наук и находились вблизи максимума эффективности, другие почувствовали уверенность в своих силах и ускоряли темп своего роста. П. Капица любил говорить, что обычно теоретики охотятся на угодьях экспериментаторов и там ловят свою добычу. Бывает охота – «согласно Капице», но часто бывает, что именно теоретик открывает «плодородные угодья» или теоретик и экспериментатор совместно культивируют их общее угодье и собирают при этом оптимальный урожай. Во всяком случае эти двое – теоретик и экспериментатор, очень полезны друг другу. В отделе привился канеровский стиль: профессиональное использование элегантного математического аппарата и ясная формулировка физической картины явления, доступной экспериментальной проверке.
У многих учеников Канера были «свои» научные угодья для теоретического анализа. Валентина Фалько имела тесную взаимосвязь с экспериментами в области магнитной ультра-акустики, проводимыми в отделе А.П. Королюка. Н. Макаров и В. Ямпольский активно взаимодействуют с московским экспериментатором Л. Фишером, талантливым воспитанником Физпроблем, создавшим уже свою лабораторию в НИИ-сплавов. Э. Фельдман, А. Гришин и др. работают совместно с учениками А. Галкина в ДонФТИ и т.д.
Э. Канера интересуют сейчас некоторые, нерешённые ещё из-за математических трудностей, проблемы общего характера. Так совместно с его новым молодым соавтором Л. Чеботарёвым, они впервые осуществляют последовательное математическое описание фононного спектра металлов в магнитном поле с учётом неадиабатических эффектов (1977). Эта работа привела к открытию в последующем ряда новых экспериментальных эффектов и имела широкий отклик в научной литературе. Доставляет ему удовольствие и совместная работа с другим молодым и способным, примкнувшим к его школе, университетским преподавателем В. Гвоздиковым, который хорошо вписался в критически требовательный коллектив его «зрелых» учеников.
Особое внимание Канера привлекают сейчас феномены новой актуальной физики — нелинейности, неустойчивости, анизотропия и т.п. Он работает над проблемами: неустойчивости плазменных колебаний и продольного звука в полупродниках (совместно с И. Ароновым), неустойчивости электронной ферми-жидкости в магнитном поле (совместно с Л. Чеботарёвым), магнито-динамической нелинейности вольт-амперных характеристик металлической плёнки в магнитном поле (совместно с Н. Макаровым и В. Ямпольским), пространственной дисперсии проводимости и теории распространения звука в неупорядоченных одномерных кристаллах (совместно с Л. Чеботарёвым и Ю. Тарасовым) и т.д. Все эти работы 80-ых годов составили обширный материал для публикации многих последующих обзоров в международном физическом журнале «Physics reports» и в книге, изданной под редакцией P. Halevi „Spational dispersion in Solids und Plasmas“ в издательстве „North-Holland (Elsevior Science Publishers)“.
Физика продолжает увлекать в свои тайны. Раньше символом физической науки были ньютоново яблоко, маятник Фуко, равновесные системы с плавным течением событий в сплошной среде, а традиционными геометрическими фигурами – круг, треугольник, эллипс, связанные с гармонической моделью мира. Но миру свойственна и геометрия ям и впадин, разбитые фрагменты, изгибы, узлы, переплетения т.п., и далеко не всё может быть описано в традиционных математических подходах. В конце ХХ века в центр внимания физиков и математиков входит неравновестность, разупорядоченность, турбулентность, темпоральность (повышенная чувствительность к бегу времени). Эти особенности являются характерными чертами неустойчивых динамических систем, их описание требует развитие новых методов. Анализом этих проблем занимались тогда во всём мире, в том числе и советские математики – А.Н. Колмогоров, Я.Г. Синай, И.И. Арнольд и др. Канер с большим интересом следил за этими исследованиями. Он приглашал в Харьков с докладами теоретиков из г. Горький, где как раз Я. Синай начал проводить семинары по хаотичности в нелинейных динамических системах. Помню приезд А. Андронова, когда я впервые у нас в доме услышала разговоры о «странных аттракторах», которые в отличие от обычных, описывают не периодические колебания, а хаотическое движение. Э. Канер был также знаком с результатами Я. Синая, доклад которого он слышал на семинаре И.М. Лифшица в Физпроблемах и, конечно, хорошо знал работы И. Пригожина и др. по теории хаоса. Моня был увлечён философией И. Пригожина: возникновение хаоса из порядка, образование «детерминистского хаоса», а также возможность обратного процесса – рождение порядка из хаоса. Новая наука привлекала его как способ изучать переходные состояния и их становление, а также ему нравилась красота топологического подхода к анализу явлений и развитие фрактальной геометрии. Он сам был воспитан в духе внимания к форме и топологии, а в новой науке форма сама становилась сущностью. Очевидна была и связь новой науки с развитием и становлением постиндустриального общества. Хотя математика использовала для описания хаоса иттерационные множества, открытые ещё в ХIХ в., то их применение стало возможным только благодаря высоко развитой вычислительной технологии в период компьютерной эры.
Нужно сказать, что и эстетика абстрактной живописи с её вихрями, разломами и множеством нерегулярностей, которая нам так нравилась, была созвучна «науке о хаосе».
Мне кажется, что тогда в начале 80-х, не так уж много физиков чувствовали, что происходит ещё одна революция в научных представлениях о мире и становление науки о реальной жизни! В это же время были получены ответы на вопросы, поставленные в середине века Э. Шрёдингером – о возможности возникновения жизни из хаоса. Математика и физика уже были в гуще самой жизни. Разговоры о «стихии» и «хаосе» мы с Моней особенно часто вели во время нашего отпуска на фоне бушующего моря.
Наша память очень избирательна и, наверное, у памяти тоже фрактальная структура. То возникает у меня образ-осколок одной картины из нашей жизни, то другой… Я хочу вспомнить как выглядел Моня в последние годы перед роковым 1986. И мне всё время представляется его всё ещё молодое лицо и улыбка. Может быть меня сбивают фотографии?
Но всё же в памяти – улыбающееся лицо! Но это в общении. А вот когда он работает и быстро пишет бесконечные математические формулы за большим столом со стопками уже исписанной бумаги и почти всегда с сигаретой в руке или рядом, курящейся на пепельнице, – лицо у него «упрямое» и полностью отключено от внешней коммуникации. Мы с Наташей расходились по своим комнатам, чтоб его не тревожить. Часто он работает допоздна. Курить он так и не бросил, хотя говорил, что ограничивает себя только половиной сигареты. Работал он всегда много и всегда азартно. Утверждают, что среди теоретиков редко встречаются алкоголики. Я с этим полностью согласна. Работа сама была опьяняющей как вино!
Но среди друзей, в застолье, Моня с удовольствием поддерживал компанию «выпить». При этом он ценил красивую сервировку стола и вкусную еду. И любил, чтобы за столом сидели надёжные друзья и приятные ему женщины. Постоянными многолетними друзьями нашего дома были Нона и Эдик Братута, с которым Моня дружил со школьных времён, а также Лена и Боря Таракановы. К ним прибавлялись в разные годы и многие другие. Часто в доме собирались и его «старшие» ученики. Нередко принимали мы и приезжих гостей из Москвы и из разных концов Союза. Темп жизни и работы всегда был высоким.
Весной 1985 мы пережили еще одно выдвижение Э. Канера в действительные члены АН УССР. Он был близок к успеху, но все же одного решающего голоса не хватило. Мы относились к этим академическим играм уже спокойней. Э. Канер участвовал в них только по формальной необходимости демонстрировать свои новые научные достижения. В процессе выборов были свои, даже приятные моменты. Очень искренне и активно поддержал Моню академик Я.Б. Зельдович, который после смерти И.М. Лифшица (1982) был приглашен возглавить теоретический отдел Физпроблем им. П.Л. Капицы. Я.Б. Зельдович сам высказался на Ученом Совете в поддержку кандидатуры Э. Канера и написал лично, своей рукой, текст письма-поддержки на личном бланке. Также уверенно и дружелюбно поддержал кандидатуру Э. Канера академик Ж.И. Алферов и многие другие академики.
Я спрашивала себя и его также: можно ли умерить уже бег жизни и насыщенность его работой, не расходовать себя так щедро? Может быть, это и произошло бы спустя несколько лет… С годами Моня становился мудрее и спокойней. Но тогда мы всё ещё жили в ощущении категорий будущего: «завтра», «позже»… Мы строили большие планы на будущее. Э. Канер был неутомим. Он чувствовал в себе неизрасходованные силы, накопленные творческие идеи и хотел свершить ещё что-то большее.
Всё-таки какие-то звоночки, что мы не столь уж молоды и здоровы как раньше, были. Мы не пускались теперь в туристские или автомобильные путешествия. Предпочитали отдыхать в спокойных, комфортных санаториях на Кавказе или в Крыму. Нравился нам санаторий вблизи Никитского сада, где я ещё раньше отдыхала вместе с А.Ф. Прихотько. Потом мы отдыхали там всей семьёй. А в последний раз, осенью 1985, были вдвоём с Моней. В летнее время это был правительственный санаторий, а вне сезона он частично отдавался в распоряжение Президиума АН УССР, и там собиралась довольно разнообразная и интересная академическая публика. Но главная прелесть была в ландшафте: необыкновенно красивое сочетание высоких утёсов, уютных бухт у моря и роскошного Никитского ботанического сада, который находился прямо над территорией санатория. Это давало возможность и для продолжительных прогулок по саду, и для созерцаний на удобных площадках над морем. Мы любили там сидеть по вечерам. Под влиянием широкого моря, рельефа гор и завораживающего звёздного неба мысли отвлекались от мелочей и останавливались на чём-то более широком. Моня иногда говорил о демоне неуёмности и беспокойства Лермонтова и вспоминал его стихи, иногда просил напомнить ему романс «Гори, гори, моя звезда», иногда мы следили за движением спутников в небе и разговаривали на темы космоса и религии. Как-то я сказала: – «Справедливо ли говорить, что «слово» было в начале всего? Почему именно «слово», а не «свет»? Мы немножко покружились вокруг этой темы, а потом Моня совершенно ясно ответил: – «Я бы сказал, что первым упоминается «дух», который летал над пустотой и несотворённой материей, а «божественный дух» это мысль. Сначала была «мысль», а потом она выразилась в слове и деле». – «Это что-то близкое к философии Спинозы, который допускал существование «духа», создающего Вселенную. В это верил и мой отец», заметила я. – Моня: «У Спинозы было много достойных последователей – и Декарт, и Ландау, и твой отец (Я.И. Кауфман), и я не возражал бы быть записанным в их число».
Прожил ли Э. Канер счастливо свою жизнь? Был ли Моня счастлив?…
Это очень ёмкий и, во многом, личный вопрос. Счастье как воздух, – его не увидишь! Жизнь была неоднородна и наполнена многими событиями. Много радостных, значительных и много досадных разочарований. Были сотни людей на его пути и среди них очень много интересных личностей, крупных учёных и верных друзей. Наталкивался часто и на несправедливости в жизни, сталкивался иногда и с предательством «друзей», завистью (этого, может быть, одного из самых распространённых чувств в научной среде). Сам допускал ошибки и просчёты. Жизнь была, как и доска шахмат, – и с белыми и чёрными полями. И движение только по белым полям – неестественно и маловероятно. В иерархии ценностей жизни на первые места он ставил: работа и дом, семья. В этих категориях он, несомненно, испытал полноту радости. Что в науке может доставить большее счастье, чем чувство, что рождённая в твоей голове мысль, идея, построенная теория, во всей полноте соответствует действительности, отвечает тому, что потом обнаруживается в эксперименте! Это огромный успех и счастье! И таких сильных моментов в его жизни было несколько. Некоторые из них вошли в историю физики твёрдого тела под его именем: эффект Азбеля-Канера, резонансы Гантмахера-Канера, незатухающие волны в металлах Канера-Скобова и ещё ряд цитируемых эффектов.
Он оставил после себя след в физике. Он оставил после себя также след в памяти людей, создав замечательную школу физиков-теоретиков. Он любил свою семью: и наш брак оказался счастливым, и любимая дочь была всегда источником радости. Конечно, не всё было нормально с признанием его заслуг…
Но самой большой несправедливостью был его ранний преждевременный уход из жизни!
Ему исполнилось 54 года. Тогда мы ещё не подозревали, что в жизни мужчин это часто бывает роковой рубеж. Потом я не раз обращала внимание на это, когда читала о рано прерванной чьей-то судьбе (в одном украинском календаре на листочке 19 ноября были упомянуты годы жизни «Э.А. Канера, украинского физика» и «М.В. Ломоносова, русского учёного», Ломоносов родился в тот же день ноября и прожил 54 года).
Трагические события нагрянули на нас внезапно. Начался июль 1986 с его непрестанными грозами и дождями. У Канера случился сильный инсульт с потерей сознания… Мы отчаянно боролись за его жизнь. Со всех сторон была помощь и было использовано всё, что было доступно в то время в Харькове. Привлечены были все лучшие медицинские силы. И не только Харькова. Специально прилетела бригада опытных специалистов -невропатологов из Академической больницы Киева, присланных по указанию Б.Е. Патона (с Б.Е.Патоном разговаривал А.Я. Усиков). Медицинская помощь была организована и из Москвы несколькими самолётами: прилетела ведущий нейрохирург проф. Попова, затем – несколько известных специалистов по нетрадиционным методам лечения. Помогали в этом академики Ю. Каган, Ю. Гуляев и многие другие. В больнице, где 23 дня в коме лежал мой муж, постоянно дежурили его коллеги, друзья, ученики, близкие, организовавшие штаб немедленной, необходимой помощи. Боролись за его жизнь активно, его организм тоже сопротивлялся…, но спасти его не удалось.
Красивым, статным, в цвете творческих сил и душевных богатств Эмануил Канер ушёл из жизни.
Провожало его множество народа. Пришли все знающие его физики Харькова. Приехали и прилетели из Москвы, Ленинграда, Киева и др. городов многие его друзья, соавторы. Приходили к нам бесконечные теллеграммы и письма… Поток презжавших и поток писем длился ещё несколько месяцев… И у меня, и у Наташи, и у многих людей, любивших его, которые тогда оказались вокруг нас и вместе с нами переживали случившееся, осталась надолго боль – «Как это могло случиться?».